он какой, граф Зарайский, — гремел голос Всеволода Андреевича, — молод братец, ой как молод, а уже такие дела за вами рассказывают, что оторопь берет.
— Так и вы не старый, Всеволод Андреевич.
Я вижу типичного предпринималу. Смелый до наглости и нахальства, бесцеремонный и беспощадный с зависимыми от него людьми, которых за людей не считает. Игрок, одним словом. Сколько таких приходилось «карячить», как это у нас называли. Понимают только силу и выгоду. Силу ему показали. Провели несколько операций, сожгли склады, убили троих доверенных приказчиков, перевербовали тех, кто не захотел в могилу.
— Резво беретесь, Андрей Георгиевич.
— Работа такая, ваше степенство.
Всеволжский чуть морщится. Отказался от дворянства, но внутренне считает это просто сделкой с государством. Хозяйство образцовое и богатейшее. Мы осматриваем крытые сады, цеха по плавке железа и выделке земледельческих орудий из местной болотной руды. Садимся обедать за шикарный стол с осетрами, стерлядью, поросятами, фруктами и всякой всячиной.
— Стало быть, интерес имеете? — начинает он деловой разговор.
— Ага. Стратегический, — макаю я в хрен со сметаной кусок осетрины.
— Ишь, как.
— Слыхал, супруга ваша, Царствие Небесное, самолично прикупила землю на Каспии.
— Благодатные места. Неспокойно только в последнее время.
— Так надо успокоить. Не буду тянуть. Продайте мне ваши владения и рыбные промыслы. Дела у меня там.
— Так и у меня дела, — щурится он.
— Отлично! Берите с собой три сотни бойцов, и поедем вместе успокаивать.
Тут тонкий расчет. Всеволжский трусоват. Хоть и был ротмистром, но всеобщий патриотический подъем в двенадцатом году его не затронул. На войну он не пошел, а сбежал в Казань. Откупился тем, что снарядил семьсот человек из своих крестьян в ополчение. И еще две с половиной тысячи обмундировал за свой счет, за что даже медальку получил.
— Что там за Бонапарт появился, что такие действия открылись? — Спрашивает он.
— Пока еще не открылись. Как откроются, так не до промыслов станет.
— Купеческая стезя — не воевать, а торговать. Я и сам военный человек в прошлом, но путь торговли почитаю более всего.
— Сколько нужно для спасения отца русской демократии?
— Простите? Туговат стал на ухо.
— Говорю, во что оцените владения?
— Миллион рублей серебром.
— Нет. Готов дать втрое от потраченного вами. И сразу скажу, что при серьезных военных делах они не будут стоить ничего.
Мы сторговались на пятистах тысячах ассигнациями. На следующий день вместе отправились в Санкт-Петербург и оформили сделку. Я стал владельцем ста тысяч десятин побережья Каспия. Теперь есть, куда крестьян отправлять.
— Не угодно ли заказать у меня пароход? — настоящий бизнесмен придерживает мой локоть.
— У меня есть знакомый, который занимался у вас строительством кораблей, некто Соболевский.
— Ах, этот? Да что он там занимался?! Заложил два судна, одно тридцати метров, другое шестнадцати. Как большое спускать стали, так оно и сломалось посередине. Едва восстановили. Говорит, мол, у меня нервозность от вашего постоянного давления. Экая цаца!
— Однако, мне подводный фонарь сделал замечательный.
— Свет и мне сделал. Мы потом по его чертежам уж сами сработали.
— А вот и закажу у вас пароход.
— Славно! Присылай людей, обговорят с моими приказчиками все честь по чести.
Меня не оставляет ощущение, что все переговоры прошли уж очень гладко, даже в чем-то театрально. И купец мнется, спросить что-то хочет.
— Всеволод Андреевич, если вопросов нет, то я рад знакомству и плодотворному сотрудничеству.
— Сделайте милость, есть. Только не знаю, как спросить. Будет ли прилично?
— Отойдем в сторону. И будет, — мы отделились от компании, лишь Игнат с двумя помощниками метрах в десяти.
— Ходит много слухов и про вас и супругу вашу. Что родная кровь вы императорской фамилии. Но и подтверждения тому никакого. Однако ж, перед вашим визитом мне передали высочайшее пожелание, чтоб способствовал делу. И с такими намеками, что можно понять расположение к вам весьма по-разному.
— Мы с Николаем Павловичем друзья, — я понимаю, что вопрос неспроста и ответ будет известен, кому надо, — а дружбу я понимаю совершенно в духе идеалистов. То есть предан своему другу всей душой, телом и имуществом.
— Так то так. Но Елена Петровна проживала во дворце и близка Государыне настолько, что и подруги ближе не бывают. Не скрою, говорили про романтик со стороны Великих Князей. У меня своя разведка. Купцу без того никак.
— Любопытно, — наклонил я голову.
Если он про Алену сейчас ляпнет что обидное, то справа в челюсть. А потом ногой.
— Если бы я имел основание тому поверить, то и разговор бы не начинал, как могущий оказать неудовольствие вашей персоне. Однако отношения тут другого рода, и составляют загадку для меня.
«Не только для тебя, — подумал я, — иначе бы не выспрашивал». А в слух сказал:
— Вы совершенно правы. Интимных отношений тут быть не может. В конце концов, церковь сильно не одобряет такое. Но секрет я не раскрою, потомки нас рассудят, — ухмыльнулся я.
Понимайте, как хотите, что имел ввиду. Я специально церковь приплел. Блуд она не одобряет. А вы что подумали? Близкородственные связи? И правильно, на то и был расчет. Всеволжский остался с открытым ртом и вытянутой рукой в белой перчатке, которую я пожал напоследок. Хотели проверить? Получайте.
На обратном пути посмотрели состояние дел на фармацевтических производствах. Михаил Ильич стал таков, что и не подступиться. Но меня выбежал встречать лично. Я крепко обнял его и дал отвести себя под ручку в кабинет.
После общих докладов я передал ему чертежи:
— Никому другому доверить не могу. Знаю, что не все гладко, но лучше нет.
— Что же там? — Заглядывает Веретенников, — воздушный шар?
— Бери выше. Дирижабль. Я тут набросал основные узлы. Но для творчества простор велик, — я ткнул пальцем, — здесь станут предполагаемые двигатели. Как будут готовы, отправим. Пока на электричестве.
— Поднимет он их?
— И их, и еще четверых человек как минимум. Небольшой. Как видишь, на полужестком каркасе. Можешь и мягкий сделать. Вот тут вариант.
— Займемся. Но про секретность хочу поговорить.
Дела шли со своими сложностями, но в целом весьма положительно. Европейские бизнесмены устроили охоту за секретами, но Никифор жестоко пресекал любые попытки. Если те, кого пытались перевербовать, сообщали об этом, то получали вознаграждение. Вербовщика просто находили в Неве или не находили вовсе. Последний предатель из наших выявлен три месяца назад. Ночью по тревоге собрали отдел, где он работал, и прилюдно покарали.
Никифор поставил виновника посреди залы:
— Успел, поскудник, передать устройство холодильной установки и компрессора. За сколько продался, иудушка?
Молодой человек с бородкой клином трясся и не отвечал. Рукав коричневого сюртука оторван.
— Я с вами, как
