чем боем на трёх аккордах, самую малость. Но всяко получше, чем этот парень.
Говорят, каждый попаданец должен перепеть Высоцкого. Но местные точно не поймут тех его песен, какие я помню, совсем не та эпоха. Тут бы больше зашло что-нибудь из фолк-металла, на тему меча и магии. Но любой металл в акустическом исполнении под гитару звучит так себе, особенно для тех, кто никогда не слышал оригинальное исполнение. И вообще, красть чужие песни — плохо. Но имеется у меня и несколько своих.
— Эй, а можно я сыграю и спою? — встав из-за стола, спросил я.
— Если сломаешь инструмент, будешь расплачиваться, — смерила меня презрительным взглядом стоящая за стойкой дородная кабатчица.
— Скорее он, — кивнул я на певца, — сломает. Но если что, я компенсирую. Клянусь родом.
Тётка фыркнула, но кивнула, разрешая мне выступить. Я не стал тянуть кота за хвост, а сразу направился на сцену. Отобрал у паренька гитару, выгнал его прочь и уселся на табуретку. Подтянул колки, подстраивая струны, и заиграл, глядя на посетителей.
— Кружку отставь и уши раскрой,
Послушай песню мою.
Есть в ней злодей, но есть и герой,
О них я сейчас спою.
Спою я о тех, кто вышел на бой,
Чтоб дом защитить родной.
О тех, кто потом не вернулся домой,
Но в памяти жив людской.
С тех пор минуло четыреста лет...
А может, то было вчера?
Я в этой песне не дам вам ответ,
Ответы все сдули ветра.
Скажи мне, приятель, ходил ты с мечом
В атаку на вражеский строй?
Тогда ты поймёшь, кто здесь не при чём,
А кто настоящий герой.
Непривычные к струнам пальцы быстро заболели, а впереди было ещё больше десятка куплетов. Что ж, видимо, придётся поискать кого-нибудь с Сигилом Исцеления потом. Потому что эту песню мне обязательно надо допеть.
Я хорошо помнил зиму, когда сочинял её. В тот сезон мы потеряли больше половины отряда. В войне мелкопоместных землевладельцев отряд в три десятка мечей — большая сила. С регулярами или тем более ополченцами мы бы легко расправились. Но оказалось, что противник нанял другой отряд наёмников, «Бешеных Псов». И выяснилось, что молва их превозносила не зря. Эти собачьи сыны порвали нас, как стаю крыс.
И вот, когда остатки нашего отряда зимовали на постоялом дворе, страдая от скуки и ещё не заживших ран, я решил, что нам всем надо поднять боевой дух. И взялся сочинять песни.
Конечно, песенка вышла кривоватой, с повторяющимися рифмами и сбоями размера и ритма, но поэтом я никогда не был. А для первого раза вроде получилось совсем неплохо. Во всяком случае, мои слушатели не жаловались.
Да и вообще, а на каком языке я её сейчас пою? А на каком сочинял тогда? С этим магически вложенным в голову при попадании в другой мир знанием местного языка, никогда не можешь быть уверен, как твои слова звучат для окружающих.
Я пел и вспоминал ту дерьмовую зиму. Ещё двое умерли от ран уже после того, как услышали эту мою песню. Прижигание калёным железом — всё же хреновый способ обеззараживания ран. Это реквием вам, парни. Вам и всем остальным, кто погиб за пару монет в чужих войнах за пядь земли на никому ненужной границе.
Интересно, кто ещё погиб в той последней битве, где я принимал участие, после того, как мне в глотку прилетела стрела? Хоть кто-то уцелел? Мне этого уже не узнать. Но уверен, что уцелевшие протянут ещё год-два, максимум три, а потом в отряде будут сплошь новые лица, и никто из них не будет знать о моём существовании или помнить мои песни. Но я буду помнить тех, кто сражался со мной плечом к плечу. И Косого Вэла, который прикрыл меня щитом, а сам из-за этого получил меч в бочину. И Лысого Джира, который тащил меня на своём горбу после того, как меня ранили в бедро. И всех остальных, уже покойных и ещё живых...
— Что-то твои герои — просто дерьмо, — пьяным голосом заявил незнакомый мне парень в чёрной форме адепта.
Я отставил гитару в сторону и поднялся, разминая пальцы. Подушечки нескольких даже кровоточили, стёртые о струны. Тыльной стороной ладони я стёр выкатившуюся из уголка глаза одинокую слезинку.
Да заткнись ты, пацан. Не понять тебе того боевого братства и боли от потери товарищей, с которыми ещё вчера вместе пил и смеялся, а сегодня оставляешь их тела на поле боя на поживу воронью. Потому что война — жестокая стерва. Но если ты умеешь только махать мечом, то приходится крутить с ней шуры-муры.
— Эй, деревня, язык проглотил? — продолжил трепаться тот же парень.
О, так он думает, будто я с ним поругаться
