под силу, а ты, уж прости, пока не годишься ей даже в подметки.
Моя широкая улыбка застыла, стоило Игле фыркнуть и сообщить:
– Эрдэнэ упоминал, что его чуть не сжег навир с даром кудрета. Правда, сам говнюк мог и не выжить. Похоже, половина их небольшого отряда погибла от рук девочек Эрдэнэ, а бедняжка-кудрет вложил так много сил в ответный удар, что трупом свалился на землю. Ты знала, что он умрет, если отдаст слишком много? Искренне на это надеюсь.
– Жаль, что девочки Эрдэнэ не добили весь их отряд, – процедила я, усмиряя дыхание.
Дурное предчувствие преодолело магию капель Ман-сура, отозвавшись тупым беспокойством где-то в груди. Жив ли предатель? Неужели лихоморы и вправду могут умереть, потеряв слишком много сил? И почему меня это волновало?
– Надо же, как холодно ты говоришь о том, на ком так унизительно повисла в ту ночь! – Каждое слово Иглы припечатывало меня к полу, словно подошвы ее потрепанных сапог. – Какой же нужно быть дурой, чтобы не заметить форму навира на ублюдке, к которому прижимаешься!
Нет, ярость не вспыхнула во мне черным пламенем, как обычно бывало. Сознание осталось ясным, а голова – трезвой. Я сделала два широких шага, притворившись, будто тянусь к одной из баночек. Сама же правой рукой схватила растерявшуюся Иглу за горло и сжала его так, чтобы оставить синяки.
Мерзавка не смела дерзить дочери своего учителя! И это была не злость, а удар на опережение. Если спустить с рук столь унизительные слова, то вскоре получу не только плевок в лицо, но и нож в спину от завистницы, решившей, будто я недостойна дарованных Мансуром почестей.
Воспользовавшись секундной оторопью Иглы, я повалила ее на кровать и наступила коленом на живот. Паршивка взвыла раненым зверем и отчаянно дернулась, отчего мои пальцы на тонкой шее сжались еще крепче.
– Никогда не смей дерзить мне и не забывайся, – прошипела я. – Помни, кто ты, а кто…
Мы почти не отличались в росте и комплекции и, пожалуй, даже в силе, но я оказалась проворней, а Игла… Игла была лихомором. Склизкие тени оплели мое тело холодными путами, сдавили грудь и заткнули рот, не позволив закончить. Игла спихнула меня со своего тела, отчего я кулем свалилась рядом. Жалобно звякнули бутылочки с настойками Гаяна. Парочка даже разбилась.
– Я помню, кто ты. Мансур с Маурой никогда не давали мне об этом забыть, – процедила Игла, склонившись так низко, что я уловила ее дыхание. – Меня растили на подмогу тебе, великая Амаль. Я ненавижу тебя всей душой и помогаю только потому, что благодарна Мансуру за кров и за науку. Он видит в тебе надежду, а я вижу только неженку, которой, кроме как своим огнем, и похвастаться-то нечем. Все за тебя делали солдаты, Маура и Мансур. А сама ты чего стоишь? Ни-че-го.
– Вы закончили выплескивать свои обиды?
Нарочито спокойный голос матери прозвучал так неожиданно, что Игла вздрогнула и отпрянула. Тени опали и растворились в полутьме комнаты. Я вновь обрела способность дышать.
Уничижительно глядя на нас, Маура держала в руках ворох одежды. Казалось, всего одно неосторожное слово – и земля под домом разверзнется от ее ярости. Я вдруг ощутила себя песчинкой перед лицом надвигающейся бури. Наверняка Игла чувствовала то же.
– Похоже, вы запамятовали, зачем мы сюда пришли и куда направляемся, – продолжила Маура, и в голосе ее собиралась гроза. – Можете сами выйти к солдатам империи и сдаться на милость Айдана. Зачем устраивать возню, если она вам неинтересна?
Не дожидаясь дальнейших нотаций, мы с Иглой отпрянули друг от друга и разошлись по разным углам. Я приступила к сборам, со стыдом и отчаянием понимая, сколько времени потрачено на бесполезные ссоры обиженных женщин.
Вскоре мешки ломились от вещей, и мы покинули спальню, шесть лет служившую мне надежным укрытием от горестей и бед. Уже на пороге я с грустью обернулась и окинула убранство комнаты последним взглядом. Больше мне сюда не вернуться.
Оставив за спиной Мауру и Иглу, мы с Даниром поспешили к конюшне, под крышей которой жили семеро беркутов. Без своего хозяина гордые птицы, родившиеся на воле, остались узниками в чужом, враждебном доме. Я поднялась по хлипкой стремянке на чердак, и меня встретил шум гневно расправленных крыльев. Птицы ждали Михеля, но отныне нам суждено учиться жить без него. Они наблюдали за мной с подозрением, как и я за ними.
Небольшое окошко открылось легко, словно только и ждало возможности выпустить гордых хищников на волю. Вместе с ветром в комнатку, пахнущую пометом и подпорченным мясом, ворвались холодные дождевые капли. Под ногами скрипели недоеденные кости крыс, мышей и мелких птиц. Я старалась не смотреть на пол, чтобы не выблевать пустой желудок.
– Летите. Отныне вы свободны. Живите вольно и помните Михеля, – прошептала я, зная, что моих слов беркуты не поймут. Они понимали только хозяина.
Уходила я с тоской на сердце. Напоследок обернулась, но птицы не улетали. Оставалось лишь надеяться, что воля поманит их прежде, чем в поместье ворвутся шавки Айдана.
Солдатский корпус кипел от гомона и топота, разбуженная прислуга помогала собирать провиант на ближайшие несколько дней. Много взять с собой мы не могли, но нужно было продержаться до Миреи. Там уж раздобудем продуктов в деревнях, которые попадутся по дороге.
Дождь лил не переставая. Небеса гневно обрушились на нас, но промедление было смерти подобно. Мы планировали покинуть поместье под покровом ночи, даже если копыта лошадей увязнут в грязи, как и наши ноги. Если план не удастся, будет большой бой, и никому из нас не избежать наказания за нападение на солдат империи. Но он удастся!
Вскоре все построились на плацу, навьюченные и готовые к бою. Четыре женщины из прислуги попросились с нами, и я не стала возражать. Если они оказались настолько преданы мне, что решили рискнуть собой и уйти следом, разве могла я растоптать их чувства? Среди тех, кто пошел за мной, я обнаружила Алию. Несмотря на пожилой возраст, она проворно собрала пожитки, раздала трем остальным женщинам солдатскую форму, дабы не выделяться из толпы, и взяла на себя командование сборами.
Я с благодарностью смотрела на управляющую, в то время как Маура ревниво фыркала, наблюдая беспрекословное подчинение солдат властной невысокой женщине с военной выправкой и зычным голосом. Остальной прислуге приказали не сопротивляться при допросе и рассказать солдатам правду, как опальная дочь покойного воеводы пробралась в поместье и увела за собой отряд. Я не желала, чтобы из-за меня пострадали люди,
