Книга Три стороны камня - Марина Москвина

Белый пластиковый пакет парил у меня перед окном, к нему подлетали вороны и удивленно разглядывали: не белая ли ворона, о которой они столько слышали, да никогда не видели? Обычно меня угнетала подобная картина. Мне казалась она признаком упадка цивилизации. А тут я даже залюбовалась ею.

Ведь мир вечен, сказано в буддийской космологии, которую я иногда почитываю в транспорте, – меня это настраивает на философский лад и немного приподнимает над обыденностью, – хотя в какой-то момент неизбежно его дежурное разрушение огнем.

И каждые восемь Великих Кальп после семи разрушений огнем наступает разрушение мира водой. Под занавес от яростного ветра все регулярно разрушается, опустошается и распадается на составные элементы. И – благостный прогноз: что высшие миры не уничтожаются никогда!

Однако и у нас, на цокольных этажах встречаются храбрецы, готовые противостоять подобному развитию событий.

– Знаешь, – говорит Пашка, – что надо делать, если загорится пожар? Бежать и сразу ложиться в ванну, поскольку над водой всегда три миллиметра кислорода! Дым, пламя, а тебе – нипочем!

Или:

– Знаешь, в какой вагон лучше садиться, чтоб отлично чувствовать себя при железнодорожной катастрофе?

Теперь мы и насчет Всемирного потопа имеем рекомендации, и ураган, сметающий род людской с лица Земли, не застанет нас под раскидистыми деревьями и шаткими конструкциями. Цунами с тайфунами тоже, как выяснилось, имеют слабые звенья.

Всю эту бездну премудрости в умы учащихся начальной школы закладывал эксперт по выживанию Игнат Печорин, тщедушный такой человечек в потрепанном пиджаке, чей блеклый и лысоватый облик никак не вязался с масштабной задачей, которую он поставил перед собой – спасти обреченный на гибель мир.

– Товарищи родители, вы видите перед собой человека, о грудь которого стихийные бедствия разбиваются, словно волны о гранитную глыбу, – так он представился нам на родительском собрании.

Академик Всемирной академии сохранения жизни на планете, почетный член Союза физического и нравственного возрождения человечества, летние каникулы Игнат Савельевич великолепно провел в сельве Амазонии с первобытным племенем каннибалов, которых накануне отправились изучать американские ученые-антропологи, бесследно исчезнувшие, словом – одно неверное движение, и Печорина там съели бы или пронзили бы сердце отравленной стрелой, такие дела.

Хотя наш учитель застенчиво уточнял, что они не каннибалы, а некроканнибалы: сжигают почивших, пепел смешивают с банановой кашей и едят. А каннибалы в Новой Гвинее, у них он тоже бывал. И в доказательство демонстрировал фото, где он с копьем среди чернокожих людоедов, весь разрисованный, голый, а на пенисе Игната Савельевича возвышается бутылковидная тыква-горлянка.

– Чем больше футляр – тем выше твой социальный статус, – с гордостью объяснял самобытный учитель.

– И представляешь, эта штука, – потрясенно рассказывал Пашка, – упиралась ему прям в подбородок!

– Наш Игнат проявляет хладнокровие и мужество последнего здравомыслящего в дурдоме, – уважительно отзывался о нем Федор.

Как-то они встретились холодной зимой возле школы: невысокий Печорин, а Федор – по классическому цирковому обычаю – дылда. Федя сжал ему руку и спросил:

– Игнат Савельевич, если не секрет – чем спасаетесь от мороза?

– Алкоголем, – твердо ответил Пашкин учитель. – Выпил – и не дует, окна можно не заклеивать, балкон не закрывать.

Правильно сказала благочестивая старушка, почему-то именно меня выбрав из толпы, чтобы сообщить о неуклонном приближении рокового часа: будет изъята святая церковь, и человечество оскудеет добром, и на седьмой день не останется никого, кроме ста восьмидесяти четырех праведников…

– Правда, все они будут евреи, – добавила с грустинкой.

Не знаю, лично я каждое творение этого мира считаю верхом совершенства, с одной лишь оговоркой: свое огульное признание человека венцом природы я по-хозяйски бы снабдила молитвой о нашем омовении, вразумлении и удобрении. А то гуляю тут в арбатских переулках, глядь – рослые менты за шкирку тащат обносившегося горемыку, оскорбляя и навешивая оплеух.

– Друзья! – сказала я, с энтузиазмом приближаясь. – К чему так низменно и грубо обращаться с себе подобными? Ведь все мы – представители одного рода человеческого.

Заслышав такие речи, один из стражей порядка вежливо ответил мне:

– Гражданка, отойдите в сторонку!

А я не отстаю, апеллирую, ходатайствую, так навострилась за последнее время наделять живущих миром, покоем и благополучием, не могу остановиться.

– Дорогие мои! Отпустите этого несчастного. Где ваши доброта и сострадание? Нет в мире ничего превыше любви!

Они – грозно:

– Отвалите подобру-поздорову!

– Оглянитесь! – продолжала я. – Как прекрасен этот мир!..

– Да он только что зарезал подельщика! – закричал страж порядка – уши красные, глазки-щелочки. – Сгинь, холера!!!

Нет, ей-богу, иной раз не разберешь – кому тепло души отдавать в первую очередь, а кому во вторую. Раньше я как? Была угрюмой теткой, готовой поносить всех и каждого, зато теперь с утра до вечера у меня сплошь курбан-байрам. Смотрю в окно на майский дождь – не налюбуюсь! Хмурая осень? Загляденье! Снегопады, листопады, звездопады… Господи, давно хотела спросить: все ли ты явил или что-то прячешь от меня?

Это же и в творчестве – полная утрата самоконтроля. Когда я пишу свои опусы или выступаю, неважно, перед взрослыми или детьми, – мне лень облекать мысли в слова, да у меня и мыслей-то никаких, – я просто выхожу и даю мощный эмоциональный всплеск. Мне стали хорошо удаваться тосты в кавказском застолье.

Опьяненная восторгом, я не вписываюсь в социум. Когда по телефону спрашивают, как дела, задыхаясь от счастья, я ору в трубку: “Замечательно!!!” А ведь обычно абоненты откликаются панихидным голосом: “Да. Алё”. А тут такие вопли.

Даже Флавий, который понимает меня как никто, и тот мне поставил на вид:

– Ты так не ори, не надо, а то, знаешь, бывают счастливцы: что бы ни случилось – кораблекрушение, ревматизм, тропическая лихорадка, проказа, чума, слоновая болезнь, – они всегда в прекрасном расположении духа. Это ужасно действует на нервы! Что тебя распирает?