мелкий дождь. Еще не пробудившаяся трава клонилась под дождевыми каплями. Это было видно, несмотря на ход автобуса: дождевые капли подскакивали, ударяясь о мягкую зимнюю землю, и трава сгибалась под их тяжестью. Стекло запотело, и я бы протерла его, если бы не сидевшая рядом крупная женщина.
Домой я приехала мокрая. Зонтика у меня с собой не было, и вся куртка промокла. Я словно упала в пруд. Разделась, приняла теплый душ и забралась в кровать – эту темную мягкую коробку, в которой я лежала прежде в надежде уснуть. Теперь опять все то же самое – меня ждет все то, что я уже знаю: буду ворочаться, вставать, три глотка воды… всюда вокруг меня – часы, страх проспать, страх того, что откроется дверь, а я не успею… страх остаться внутри, ожидая сигнала. Однажды, может быть, я усну и не проснусь. Будут идти минуты, десятки минут, потом часы, дни и недели… К чему столько противоречий? Я хочу остаться навсегда в этом зале волшебной белизны, в новом снежном мире, где у меня есть удобное место, где стоят все эти ложные книги, на которых сверкают бронзой, когда выглянет солнце, названия с ошибками. Однако я хочу и сбежать оттуда, вернуться в жизнь, которая наполняла мои дни все эти десятилетия. Два непримиримых мира, которые не могут быть соединены воедино. Объективно говоря, мне не нужно выбирать. Еще примерно полтора месяца я буду посещать библиотеку, буду ее бесполезным хранителем. А дальше все пойдет по-прежнему, и я забуду о днях в белом зале в полугосударственном, полу-невесть чьем и каком Институте. И все же упрямая иррациональная часть меня словно требовала определиться. Что влечет меня так сильно к уединению, к комнате без людей, комнате с кошмарными снами, – к помещению словно из странных фильмов и его ненормальным обитателям? Не знаю, но это влечение очень сильно.
Я зашла в тесный дворик, со всех сторон окруженный зданиями. Дворик зарос колючим кустарником, очень высоким кустарником, безлистные тонкие ветви которого переплелись так, что невозможно было пройти. Я пробивалась сквозь колючие ветки, которые царапали мне лицо и руки. Не знаю, что я искала, но я упорно шла к середине двора, не сдаваясь. Когда я пробилась на середину, рядом со мной сотворилось дерево, а под деревом сидел маленький симпатичный грызун, миролюбивый – кажется, хомяк. Он пристально смотрел на меня снизу вверх, словно чего-то ожидал. Я не обратила на него внимания и пошла к выходу. Когда я добралась до просвета между зданиями, хомяк подскочил и укусил меня за руку. Я взвизгнула.
Мое сердце снова билось учащенно, в голове ухало… Я выпрямилась, села на край кровати и попыталась прийти в себя. Без двадцати одиннадцать. Я уже схожу с ума от страха и вся в поту, а еще только нужно уснуть…
Я включила телевизор. На одном канале шел фильм про войну, на другом детективный сериал, а на кабельном – сериал о привидениях… Этот ящик существует для того, чтобы питать тревожность, чтобы люди случайно не уснули.
Заменив мокрую наволочку, я снова легла. Запах чистой подушки смирял тревогу. Мое сердце совсем успокоилось, но голова решительно отказывалась спать. Она отвергает мои желания и приказы… У нее всегда свой план действий. А ее главная задача – погрузить все мое существо в мрачный колодец страха.
Я встала и пошла в ванную. В доме через дорогу светилось окно – было видно, что вся комната заставлена коробками. Кто-то переселился, – подумала я. Попыталась припомнить, кто проживал там раньше, но мне не удавалось. Поверх окна, в котором были коробки, моталась трубка от кондиционера. Толстый черный шланг. Внешний блок сняли, оставили внутреннее устройство. Или оставили только трубку раскачиваться на ветру. Некрасивое, облезлое высокое здание обрело странную динамику. В ее бедные наружные стены вдохнули жизнь. Было бы занятно, если бы напротив всех окон развесили длинные черные шланги, чтобы те плясали в воздухе. Это напомнило мне замысловатые скульптуры Александра Колдера. Фаллическая символика висящего толстого шланга заставила меня улыбнуться.
Несколько лет назад в городе проходила акция по облагораживанию фасадов. Тогда привели в порядок несколько зданий и на этом остановились. Дом, на который я смотрела, только облупили и оставили томиться, замерзать без штукатурки. Здание выглядело несчастным, больным, словно в лихорадке, время от времени у него отваливались части – оно распадалось на виду у собственных жильцов.
Было около полуночи. Необычайно тихо. Не было неустанного рокота автомобилей, никто не тормозил резко, разогнавшись и въезжая в боковую улицу. Из соседней квартиры не доносился шум. Лишь гудел ветер. Порывы ветра заглушал мусоровоз. Меня всегда успокаивал звук мотора, что бормочет на низких частотах, пока машина обхватывает и поднимает, а затем переворачивает контейнер и вытряхивает мусор в утробу кузова. Это был один из моих любимых городских звуков. Когда-то я дожидалась его в кровати. Мусоровоз приезжал в одно и то же время, из него выходили люди, опустошали одни и те же контейнеры и со стуком возвращали их на место – и так каждый вечер. Сейчас я смотрела с шестого этажа, как они тащат переполненные мусорные ящики, как шутят и смеются, как возвращают контейнеры на место и залезают в грузовик. Надевают перчатки, снимают перчатки, поправляют шапки, подтягивают штаны. Они не знают, что я наблюдаю за ними. Не знают, что помогают мне поверить в постоянство. Утешают меня, не имея об этом понятия.
Одно за другим гасли освещенные окна. В половине первого все уже спали, или по крайней мере делали вид, что спят, или занимались чем угодно из того, чем занимаются в темноте.
В окне на один этаж выше моего я заметила прислоненную к стеклу камеру на штативе. Вероятно, кто-то что-то снимал. Рядом с камерой никого не было, но объектив, направленный в мою сторону, рождал неприятное ощущение. Я пошла на кухню и приложилась к бутылке кампари. Три раза. Мерзкий вкус, мерзкий… Кому это может нравиться? – задавалась я вопросом каждый раз, когда мой взгляд останавливался на изумительном красом цвете напитка, который я получила в подарок и не знала, что с ним делать. Три больших глотка кампари возымели желаемое действие. У меня закружилось в голове. Я поправила простыню и легла. Часы ударяли меня в мозг. Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так, тик-так… И ни в один миг они не тикали синхронно. Не знаю, почему стук часов передают междометием «тик-так». Это так не звучит. Звучит однообразно. Так, так, так,
