рвотными массами. Причиной послужило отравление выпитыми ранее двумя литрами крепкого алкоголя наряду со слишком крепким сном.
ДНЕВНИК-ХРОНИКА (Джеймс Тримейн) …объяснить необходимость его ухода Бронзе помог, как ни странно, партнёр Бонема по группе – Пейдж. Тот длительное время изучал мистицизм и его апологетов, даже приобрёл в собственность замок Алистера Кроули, где и проводил свои опыты. В один из сеансов, который проходил в 1979 году, ему было «явлено откровение» от самого Папюса, который предрёк «смерть от лишней еды» его другу. Будучи в Токио вскоре после этого, за ужином в ресторане, Джимми обсуждал эту проблему с Харви Вайнштейном, и обсуждал свободно, не боясь быть услышанным. Но как раз это и случилось – неподалеку обедал сам Брайн, который всё понял сразу, и не откладывая дела в долгий ящик, провёл беседу с Пейджем, описав ему всё без капли лукавства – как есть, так и есть. К чести Джимми, он понял сразу, о чём идёт речь, согласившись помочь и в проведении беседы с Бонемом, и в организации обстоятельств «смерти». Так и был Бонзо спасён от неминуемой гибели.
ПАПКА № 7
ДНЕВНИК-ХРОНИКА (Джеймс Тримейн) Последним в проекте значился Джон Леннон. Весь опыт, накопленный в семи предшествовавших эпизодах, и свою отеческую любовь к этому самому эксцентричному из его списка музыканту, Брайн вложил в эту последнюю акцию. Подготовку к выполнению этой схемы он начал загодя – целых семь лет назад. В том далёком 1973 году, пути Джона и Йоко разошлись. Джон после пяти лет забивания ему мозгов грязными тряпками сумел всё-таки распознать – под видом высокоинтеллектуального философского умничанья – пустую брехливость ни о чём, и – совершенно беспородное «пустотворчество» своей дорогой безголовой супруги, по капризному желанию которой он развалил и уничтожил самый амбициозный и самый интересный музыкальный проект в истории современной музыки.
В итоге Джон просто накинул куртку на плечи и ушёл. Не воспользоваться такой уязвимой ситуацией Брайн не имел права. Приехав в Нью-Йорк, он отыскал Джона у его нынешней женщины Мэй Пэнг, с её помощью привёл в чувство отключившегося от неожиданной встречи «героя рабочего класса», который не смог совладать с собой при виде «воскресшего» друга, и провёл с ними долгую беседу.
Он выложил Джону всё – весь свой план, и уже реализованные его части. Рассказал, как это было с Полом, как тот струсил в самом начале (а Брайн знал, что это прибавит решимости Леннону, как же – «ты всегда был круче чем Пол!»), описал место обитания всех участников, перспективы исчезновения из безумного общества людей – «они ведь так тебе все надоели!», и дал гарантии безбедной жизни для Мэй. Джон с восторгом согласился «умереть». «Мне давно уже хотелось чего-нибудь такого. Но я в одиночку не смог бы всё это провернуть. Как здорово, что ты жив, и занимаешься именно таким делом!». Самое главное, согласие Джона, было получено. Оставалась одна глобальная проблема – Йоко.
Леннон сразу дал понять Брайну: «При реально живом меня, эта ведьма ни за какие деньги и ни за что вообще на свете, не согласится добровольно на статус вдовы». «Для неё нет любви, а есть только паблисити!» – так он охарактеризовал свою бывшую безумно любимую супругу, и предложил Эпштейну лучше «умертвить» его тайком от неё, «для всех остальных ведь так и будет?». Но Брайн боялся рисковать, он был уверен, что у японки звериное чутьё и невероятная интуиция. Он не хотел ошибиться, и подвергнуть риску всё предприятие. «Йоко ведь смогла задурить тебе голову, Джон? А уж скольких женщин ты к этому времени знал… Значит она никогда и не поверит в твою смерть, если не увидит труп собственными глазами, и не засунет в твои раны пальцы, как Фома в Евангелии. Мошенник мошенника раскусит в любом случае, может не сразу, но рано или поздно всё равно».
И он предложил Джону уехать, но только подальше отсюда, как можно подальше, и заняться пока своими делами. А сам он в это время возьмёт на себя беседу с японской принцессой. «И не вздумай возвращаться в Нью-Йорк, Джон, не приезжай, пока я тебе не сообщу!». С этим они и расстались. Джон с Мэй поехали в Лос-Анджелес, а Брайн засел за составление своего главного проекта, дав ему рабочее название «Победить Дракона». Разработка плана заняла несколько месяцев, после чего наступил час «икс» – выход на контакт и длительная беседа.
На встречу он не взял с собой весь проект, ограничился только текстом первой газетной статьи. Как рассказывал впоследствии сам Брайн, перед встречей он не был уверен ни в чём до конца, тем более в результатах беседы с Йоко, а когда Эпштейн попал в «Дакоту», в апартаменты миссис Леннон, и после того, как они посмотрели друг на друга, он был в шоке от её хладнокровия в тот момент, когда она поняла кто перед ней. Выражаясь клише – «ни один мускул не дрогнул на её лице». Не говоря ни слова, Брайн протянул ей текст будущей статьи.
Я приведу здесь по памяти статью из «Таймс», которую опубликовали в ближайшие дни после события. Она слово в слово повторяет текст, сочинённый Эпштейном:
БРОНЗОВЫЙ ЛИК
ДЕЛО №ДЛ000141/99л С-09 (статья для прессы)
Сегодня, восьмого декабря одна тысяча девятьсот восьмидесятого года от руки фаната-маньяка погиб Джон Леннон.
Машина, на которой ехали Леннон и Йоко Оно, могла заехать в охраняемый двор «Дакоты», недоступный для посторонних, но они попросили высадить их на улице. Джон не чувствовал никакой опасности.
Они подходили к дому, Йоко шла чуть впереди мужа. Чепмен замер в ожидании. Поравнявшись с ним, Леннон бросил на поклонника короткий взгляд и двинулся дальше. Они подходили к арке, когда Чепмен выхватил револьвер и открыл огонь. Он выпустил пять пуль, четыре из которых попали в Леннона. Две из них попали в левую часть спины, две – в левое плечо. Чепмен стрелял экспансивными пулями, которые при попадании в мягкие ткани увеличивают свой диаметр и причиняют страшные повреждения. Леннон сумел сделать ещё шесть шагов, затем произнёс: «Я ранен», – и упал, выронив кассеты, записанные на студии. Один из консьержей бросился к Чепмену и выбил у него оружие. Впрочем, стрелок не сопротивлялся. На вопрос, понимает ли он, что натворил, он ответил:
– Да, я только что застрелил Джона Леннона.
Чепмен снял пальто и шляпу и спокойно сел на тротуар,
