порывами. По-видимому, уже выдохся. Снег тоже почти прекратился. Часы на духовной семинарии пробили без четверти десять; за ними стали бить часы на кафедральном соборе. Я решил отложить возвращение домой и направился по аллее к Английскому парку.
Вдали я увидел две человеческие фигуры. Они шли мне навстречу. По их осанке можно было судить, что это еще совсем молодые люди и что они из хорошей семьи. Очевидно, это был какой-то студент со своей девушкой. Они шли не под руку. Кажется, он обнимал ее за плечи, а она его — за талию. Впрочем, было темно, и я с трудом различал их силуэты. Они свернули на Гропгрэнд. Почему-то мне показалось, что я их знаю.
Не торопясь, я медленно прогуливался по парку. Я двигался прямо по аллее, которая, если ее продолжить, уперлась бы в заднюю стену «Каролины». Вдруг я увидел, как по улице Тунбергсвейен по тротуару идет мужчина. Он шел очень быстро и легко. Я сразу его узнал. Это было как раз то, что мне нужно: знакомый, который сможет пригласить меня на стакан грога.
— Эрик! — закричал я.
Остановившись, Эрик посмотрел в мою сторону. Снег, который сыпался мне на спину, хлестал его по лицу. Очевидно, до того момента, как я его окликнул, он не видел меня. Я подошел к Эрику.
— А, это ты, Эрнст? — сказал он. — Сначала мне показалось, что это отец.
У него был немного смущенный вид.
— Неужели ты гуляешь в такую погоду? — спросил я.
— Как видишь.
— Ты домой?
— Гм, еще не знаю, — сказал он уклончиво.
Он беспокойно осмотрелся.
— Если ты ничего не имеешь против, я составлю тебе компанию, — предложил я. — Я собирался пройтись вокруг «Каролины» и идти домой.
— Конечно, я ничего не имею против, — ответил он. — И буду только рад.
Мы пошли по Тунбергсвейен в направлении к Стокгольмсвейен. Внезапно он улыбнулся, как улыбается школьник, застигнутый врасплох с сигаретой в зубах.
— Видишь ли, — начал он, — у меня свидание с одной дамой.
— Прости, пожалуйста, — вырвалось у меня. — Я просто не подумал об этом. Не обращай на меня внимания. Я не стану тебе мешать.
Мы дошли до Стокгольмсвейен. Перед «Каролиной» было пусто, если не считать легковой машины, небрежно поставленной у тротуара. Это была белая «Джульетта». Мимо нас проехал, разгоняясь, автобус и стал взбираться по крутому склону на Каролинабакен. Эрик по-прежнему шел рядом со мной к подъезду, ведущему в «Каролину».
— Теперь это уже не имеет значения, — сказал Эрик.
— Почему?
— Она не пришла.
Мы молча сделали еще несколько шагов. Вдруг он остановился.
— Черт побери! — выругался он. — Ведь это машина Ёсты!
Он показал на белую «Джульетту». Это была модель «М».
— Конечно, это она, — подтвердил я. — Ты прав. Он подвез меня на этой машине во вторник. Раньше у него была «саабена», но он продал ее перед самым рождеством.
— Интересно, что он делает в «Каролине» так поздно? — сказал Эрик.
Его взгляд беспокойно перескакивал с меня на белую «Джульетту».
— Библиотека закрывается в девять, — заметил я.
— Да, в девять, — согласился Эрик.
— Может быть, он наверху, в кабинете у Рамселиуса? — предположил я. — Там горит свет. А может быть, у него опять забарахлил мотор, он оставил машину здесь и отправился пешком.
— Ты веришь этим россказням об испорченном моторе? — спросил он.
— А ты разве не веришь? — удивился я.
Огромный грузовик с прицепом медленно полз по Эфре-Слотсгатан. Он спустился с Каролинабакен. При этом ему удалось не свалить сигнальный столбик, стоящий посреди улицы.
— Ведь ты не очень разбираешься в машинах, — сказал Эрик. — А «Джульетта» — добрая старая модель. И поверь мне — она прекрасно бегает в любую погоду.
Он снова посмотрел на машину. Теперь в воздухе кружились лишь отдельные снежинки. Отсюда все было отлично видно до самой Большой площади. Эрик притопывал ногами, стараясь согреться.
— Как только остановишься, холод начинает пробирать до костей, — заметил он.
— Ну, пожалуй, я пойду дальше, — сказал я как-то неуверенно.
— Нет, пожалуйста, не уходи!
Наконец-то!..
— Может быть, зайдем ко мне и выпьем по стакану грога? — продолжал он. — Нам обоим нужно что-нибудь согревающее.
— Прекрасная мысль! — воскликнул я с энтузиазмом.
— Ты замерз?
— Ни капли. А что?
— Понимаешь, я подумал… что мне следует, если ты не возражаешь… сделать еще один круг вокруг филологического факультета. Понимаешь, мы договорились встретиться там…
Он явно с трудом подбирал слова.
— На тот случай, если она опоздала… хотя я прождал добрых четверть часа… мне бы хотелось проверить еще раз… чтобы уж знать наверняка.
— Конечно, я нисколько не возражаю, — солгал я.
Похоже, грог еще может улыбнуться мне. Мы быстро пошли той же дорогой, которой пришли сюда. Собственно говоря, это была дорожка для велосипедистов. Об этом сообщил нам весьма укоризненно один велосипедист, попавшийся навстречу. Я поблагодарил его за информацию. Он пожал плечами и поехал дальше. Эрик опять смущенно улыбнулся.
— Ты, конечно, уже догадался, кто это? — спросил он. — О нас, наверное, уже немало болтают?
— Нет, что-то не припомню, — ответил я, пытаясь сложить в уме один плюс один так, чтобы получилось два. — Филологический факультет! Ах да… ты хочешь сказать, что это…
— Мэрта, конечно, — признался Эрик.
Я не мог сразу сообразить, как мне надо реагировать на это известие.
— Давно вы встречаетесь? — наконец спросил я.
— Не очень давно, — ответил Эрик.
Мимо нас медленно проехал «пежо» и свернул на Тунбергсвейен. Возле стены Ботанического сада лежали огромные сугробы снега.
— Так вот оно что, — сказал я. — Теперь до меня дошло, почему в тот вечер, в «Альме», она так и светилась радостью. Но я, ей-богу, думал, что это Хильдинг ее пленил. Он сидел рядом с тобой.
— Нет, Хильдинг — это уже прошлое, — сказал Эрик невозмутимо. — Он очень тяжело переживал разрыв, как мне стало известно.
«От самой Мэрты, надо полагать», — подумал я.
— Да, Хильдинг любит бросать сам и не любит, чтобы его бросали, — сказал я.
Эрик рассмеялся.
— Никто не любит, чтобы его бросали.
«А следующим она бросит тебя», — подумал я, но вслух этого не сказал.
Тем временем мы повернули на Виллагатан. Теперь я решил затронуть еще один аспект этого вопроса.
— А как же Герман? — спросил я.
— Я не уверен в том, что он знает о наших отношениях, — ответил Эрик. — Хотя он может кое о чем подозревать. У Германа необыкновенно развита подозрительность. А потом… он ужасно ревнив. И знаешь, он пытался ее выслеживать!
— Что ты говоришь? Об этом я ничего не знал.
Про себя я подумал, что у Германа были весьма солидные основания для ревности.
— В том-то
