class="p1">— Извини, — шепчу я.
Он хмурится, когда избегаю его взгляда, и укоризненно смотрит на меня. Я замираю, скользя взглядом между ним и столом, и медленно подхожу ближе. Дойдя до него, Катон притягивает меня к себе. Я напрягаюсь от его рук на моих бедрах, но монстр либо не замечает, либо ему все равно, Катон снова поворачивается так, что я оказываюсь практически между его бедер. Я такая маленькая по сравнению с ним, Катон упирается подбородком мне в плечо, чтобы показать свою работу.
— Я пытаюсь определить, на какую именно часть нашей ДНК влияет солнечный свет, — пробормотал он, показывая мне образцы.
— Если ты сможешь найти эту особую часть, ты сможешь ее выделить, — отвечаю я, впечатленная его работой. Катон прижимается ко мне, втягивая воздух.
— Именно. — Он говорит более глубоким, рычащим голосом, и я быстро отстраняюсь, прислоняясь спиной к столу, чтобы встретиться с ним взглядом. У него обычно черные глаза, но сейчас они налились красным цветом.
— Отчего у тебя меняется цвет глаз? — спрашиваю я.
— Что делает? — спрашивает он, наклоняя голову.
— Вот сейчас. — Я показываю жестом. — Меняют цвет.
Он вздрагивает и отворачивается, медленно дыша, а когда поворачивается обратно, они снова черные.
— Прости, — бормочет он. — Это то, что иногда с нами происходит.
— Когда? — спрашиваю я, чересчур любопытствуя. Катон смотрит на меня, пока не приходит к какому-то выводу.
— Когда мы испытываем сильные эмоции: опасность, печаль, счастье, похоть… — Катон прерывается, и я глотаю воздух. Он слегка усмехается. — Это не похоже на дымку, но телесные реакции схожи.
— Дымку? — спрашиваю я, радуясь тому, что продолжаю спрашивать, раз уж он отвечает. Ответы помогут удовлетворить мое любопытство и не позволят мне анализировать, почему монстр возбудился от того, что я так близко. Это точно не был гнев или печаль.
— Биологическая реакция, хищная черта, — кивает он. — Она берет нас под контроль, когда наши эмоции становятся слишком сильными или нам угрожает опасность. Обычно, если нам угрожает опасность, она превращает нас в монстров, а не в людей, делая нас сильнее, быстрее и безумнее, но в таком состоянии мы не признаем никого и ничего. Мы можем ранить любого, если он встанет у нас на пути. Мы очень стараемся вернуться из этого состояния. Первые монстры, сбежавшие из лаборатории, жили и умерли в таком состоянии, и с течением поколений мы стали лучше контролировать дымку, хотя помогает то, что мы больше не воюем и можем найти счастье.
— А раньше? — спрашиваю я.
— Раньше? Большинство из нас существовало в дымке во время войны. Мы сражались, чтобы выжить, охваченные жаждой крови. Мы убили многих, и смерть нашего народа только усилила ее. Некоторые до сих пор живут в дымке, отвергнутые племенами за то, что не научились контролю. Они опасны, очень опасны, и они убили бы своих, если бы у них была возможность.
— Почему?
— Чем дольше ты остаешься в дымке, тем глубже погружаешься в безумие, и, в конце концов, ты сходишь с ума и не можешь вернуться. — Он пожимает плечами. — Я видел, как это происходит, и это было не очень приятно.
— Ого, ты видел, как это происходит?
Катон кивает, отводя взгляд в сторону, но потом встречается с моим взглядом.
— С моим отцом. Когда мама погибла во время побега из лабораторий, папа погрузился в дымку. Я был совсем маленьким, под защитой нашего народа, который ушел под землю, пока наши воины вели войну наверху. Но видел его достаточно, чтобы заметить, как папа погружается в дымку. Даже когда людей оттеснили и начали строить стену, он не смог выйти из нее. Отец был потерян, обезумел от горя.
— Катон, — шепчу я, беря его руку и сжимая, надеясь унять боль в его голосе. — Что с ним случилось?
— Говорили, что его убили в последние дни войны, но мы с братом узнали правду несколько лет назад. — Когда молчу и жду, он пораженно опускает плечи. — Один из наших был вынужден убить отца. Когда не осталось людей, которых можно было бы убить, отец обратился против своего собственного народа, так потерявшись в своей боли и горе, и у них не осталось другого выбора, кроме как покончить с его жизнью, чтобы он мог воссоединиться со своей парой.
— Но ты и твой брат… — Я покачал головой. — Вы потеряли их обоих?
— Он не мой родной брат. Он тоже потерял свою семью во время восстания, и мы с ним сблизились и защищали друг друга, и да, я потерял обоих родителей. Это было очень давно, и мой народ заботился, любил. Кормил нас и растил как своих.
— У меня нет слов. — Я сжимаю его руку, пытаясь утешить, зная, как тяжело терять семью. — Я рада, что они у тебя были, и ты не был один.
Что-то в моем тоне должно насторожить его, наверное, горечь, потому что Катон смотрит на меня с пониманием.
— Как ты?
Он рассказал мне свою историю, и в кои-то веки я решила рассказать о своей. Я киваю и отворачиваюсь, глядя на свою маленькую, бледную руку в его гораздо большей красной руке.
— Мои родители умерли, когда мне было пятнадцать лет. За день до моего дня рождения. У меня никого не было. Никому не было дела до того, что со мной происходит, никто не следил за тем, чтобы я была сыта, счастлива и здорова. Мне было очень одиноко, и я скучала по ним. Родители оставили мне деньги, и, поскольку я была уже почти взрослой, меня оставили в их доме на произвол судьбы.
— Талли. — Катон притягивает меня ближе, и я прижимаюсь головой к его груди, его ровно бьющееся сердце дает мне силы продолжать, пока он гладит меня по спине.
— Никому не было до меня дела, Катон. Я была совершенно одна. Я выжила, чтобы родители гордились мной, я сосредоточилась на учебе, стала лучшей из всех, но мне казалось, что этого недостаточно. Мне до сих пор их так не хватает. — Слезы наполняют глаза, и я пытаюсь их сдержать, но они все равно капают; слезы, которые я не проливала, даже когда узнала об их смерти.
Я никогда не плакала, словно оцепенела, когда была подростком, вынужденным слишком рано повзрослеть, как и он.
— Я не сомневаюсь, что они гордились бы тобой, Талия, мой человечек. Ты такая сильная и умная. Ты приспособилась выживать и стремишься сделать мир лучше. Я вижу это в твоей доброте и несравненной силе. Это нормально ‒ скучать по ним, — бормочет Катон, поглаживая меня по спине, когда слезы стекают
