перевожу дух.
— Всё, что происходит в святилище, это таинство. И посвящать в это никого… Только Совет Высших магов…
— Не собирался. Как я понял, одобрение Асхара получено только нами, — он повернулся ко мне. — Надеюсь, мой старший брат не узнает об этом от своей жены?
Я возмущенно мотаю головой, потому что голоса у меня после недавнего поцелуя нет, да и не хочется говорить, хочется только… я осторожно потрогала языком припухшие губы. А Роутег моментально отреагировал, издав рычащий звук. И в глазах его янтарных искорок стало больше.
— Не надо сейчас так делать, мы ведь в храме? — кажется, в этих словах было больше угрозы, чем просьбы.
А я еле удержалась от того, чтобы облизнуться. Ой, никогда не думала, что в храме могут появляться настолько неприличные мысли.
— Ваши руки…
А? Что? Я не сразу понимаю, чего ещё хочет от нас жрец. А он протягивает две белых полоски шёлка. Точно, положено перевязывать ритуальные порезы.
Только сейчас я обращаю внимание на то, что на розовой ткани бурые пятна крови. За всеми этими событиями совершенно забыла о ране.
Роутег бережно разворачивает мою кисть ладонью вверх и внимательно изучает порез.
— Потерпи, будет больно, но заживёт быстрее, — он накладывает свою ладонь на мою так, чтобы порезы сошлись.
До меня доносится потрясённый шёпот жреца:
— Обмен кровью… Откуда вы узнали про этот обряд?
Роутег не отвечает. Он внимательно смотрит мне в глаза и ещё раз повторяет:
— Потерпи, — и добавляет одними губами: — Ни звука.
Огонь обжигает мою руку. Если бы он не предупредил, я бы точно вскрикнула. А так просто сжала вторую руку в кулак, чтобы переключить внимание с одной боли на другую. А ногти у меня острые.
— Всё, — Роутег разделяет наши ладони. Кровь больше не сочится. Тонкая ниточка напоминает о недавней ране, да бурые сгустки уже запёкшейся крови.
— Откуда…
Он сдвигает брови и его подбородок делает короткое отрицательное движение.
Я чуть не спросила, откуда у чампа явная магия огня, но вовремя захлопнула рот. Жрец ничего не успел увидеть и, наверное, это к лучшему. Он и так знает о нас больше, чем кто-либо другой. И что-то он сказал про Совет Высших магов.
По моей спине пробегает холодок. Что сделают маги, когда узнают? Скайрус, наверняка, примет реакцию дракона как знамение. Знамение чего? Возможности пробуждения земляного дракона?
Наверное, хорошо, что мы сегодня уезжаем. Что-то подсказывает мне, что после сегодняшнего, наше крыло дворца тоже не в безопасности.
Мы выходим, держась за руки. Роутег взял только один лоскут белой ткани, он положил свою ладонь поверх моей кисти, переплёл наши пальцы и плотно обмотал.
Мне почему-то неловко, что все видят наши соединённые руки, а ещё больше смущает, что кто-нибудь догадается о моих ощущениях. Поток тепла вливается по руке и сладостной негой растекается по всему телу.
Я поворачиваю голову к своему мужу, а он, поймав мой взгляд, наклоняется к самому уху и шепчет:
— У тебя шальные глаза. Мне нравится твоё настроение.
Наверное, он хотел сказать ошалевшие. Ещё бы, от таких резких скачков судьбы можно и ошалеть.
— Всё готово, можно ехать, — от резкого голоса Вихо туман, которым переполнена моя голова развеивается.
Предельная ясность и чёткость одной единственной мысли: черта пройдена. Вокруг меня прошлое. Великий Поток уже подхватил меня и несёт в неизвестность.
Глава 9. В пути
За окном глубокая ночь.
Мне не спится. Мы с Мирой едем в разных каретах. Вихо сразу подчеркнул, что теперь мы принадлежим разным семьям. Хорошо, что он не возражал против наших камеристок. Со мной моя Алита, я слышу её сонное дыхание за занавесью. С Мирой её Марита.
Никого не тронули планы служанки на собственную личную жизнь.
Трогает ли это меня? Если честно, для меня важнее чувства Миры. Стать камеристкой одной из принцесс все девушки считали за честь. И прошли нелегкий отбор. Камеристка должна многое уметь и круглые сутки быть наготове: содержать в порядке одежду, убрать волосы, знать, какой напиток в какое время дня любит госпожа. Ну и даже ванну принять, помочь одеться и раздеться, все эти действия отработаны до мелочей. Это оттачивается годами. Камеристка становится едва ли не частью семьи. Ей даже сердечные тайны поверяются, хотя тут порой кроется опасность. Но самое главное, мы привыкаем к рукам определенного человека. Замена камеристки, да ещё в такой сложной ситуации, в какой оказалась Мира…
Оправдываюсь ли я сама перед собой? Разве что немного. Мне действительно сто крат дороже спокойствие сестры.
Попытка Мариты увильнуть, это как… дезертирство. Помню Алия объясняла, почему с воинами, покинувшими поле боя, поступают жестоко. Стать гвардейцем великая честь. За неё бьются. Но это не только честь и высокий чин. В мирное время гвардейцам платят столько, что их семьи, если они у них есть, не нуждаются ни в чём. А если нет своей семьи, то каждый такой воин — завидный жених. Но высокая плата не за красивые глаза, а за будущий возможный риск. Не будет войны, значит, повезло, а если начнётся, то ждут от воина, что он вернёт все долги, даже кровью если понадобится. И очень низко брать не отдавая. А дезертиры именно это и делают. Ну и мысли у меня.
Я осторожно отодвигаю штору, защищающую карету от дорожной пыли, поднятой ящерами. Мужчины едут верхом. Их носы и рты закрыты плотной тканью. В лунном свете не разобрать кто есть кто. А я невольно пытаюсь разглядеть, где Роутег. И сержусь оттого, что не могу угадать.
С момента заключения брака я в общем-то и не видела своего супруга. Хорошо, что собрала свои личные вещи до храма. Время дали, только переодеться в дорожную одежду.
Испачканное кровью платье цвета перьев флао сначала хотела оставить. Но моя хозяйственная Алита не позволила.
— Ещё неизвестно, в чём там дамы ходят. И можно ли у них пошить что-нибудь приличное. Пятна я уберу артефактом, а платье премиленькое.
А ещё платье — это память о том, что произошло в храме. Я невольно улыбнулась. Похоже все мои страхи перед чампами отступили. Не совсем, конечно. В присутствии двух других братьев я чувствую себя очень скованно. Ну и в окружении всех прочих чампов. Но Роутег словно стену возвёл между мной и всеми остальными.
Достаточно вспомнить, как он заслонил меня, когда Вихо перед самым отъездом смутил меня пристальным взглядом. Главный чамп разглядывал меня словно вещь. А потом передо мной выросла спина моего супруга,
