class="p1">Жозеф нагнулся, схватил узелок и бросил на стол рубашку, брюки и куртку.
— Ты сможешь, Айша. Ты сможешь быть, кем захочешь. Мы все изменим, твои волосы… только поторопись.
Она разделась, и он увидел каждый дюйм ее тела. Айша с трудом натянула одежду. Жозеф не прикасался к ней, но, стоя близко, вдыхал запах ее кожи, чувствовал, как ее волосы ласкают его, когда Айша наклонялась, чтобы застегнуть брюки. Желание не покидало его с тех пор, как он выбрал ее из всех. Жозеф размышлял, что произошло бы, если бы он не ждал, если бы овладел ею в первый же день, когда Айша позволила ему прикоснуться к себе. Вероятно, если бы она стала женщиной в его объятиях, у нее не было бы такой мальчишеской дерзости, как сейчас, и это дикое безудержное создание не согласилось бы бежать с ним в неизвестность.
Внезапно Жозеф ясно представил себе их обоих в каком-то далеком убежище. Пусть там темно, но в нем будут только они. Пусть там тесно, как в могиле, но они окажутся в безопасности. Поддавшись порыву, Жозеф схватил Айшу и прижал к груди. Она поцеловала его, и он ощутил вкус ее языка. Его руки проникли под одежду Айши и коснулись ее теплой кожи. Оба застыли, охваченные радостью, которую у них не отнимет ничто, кроме смерти.
Порой хозяин любил ужинать в одиночестве, потому что это давало время подумать. Он заказал простую еду и начал ужин с нескольких глотков пиратского бордо и куска свежего хлеба. Исход дня обнадеживал. Мервиль готов был выложить за Риголе больше, чем сам он потратил на землю и негров в конце прошлого года. Он расстанется только с парой ценных рабов, а позднее сбагрит Мервилю новеньких из Африки, и тот заплатит за них и примет на себя труд привести их в форму. И еще он на какой-то срок избавится от Голо. Хозяин вспомнил других своих внебрачных сыновей. Оба умерли в младенчестве, и он задался вопросом, выросли бы они такими же неприятными, как Голо, если бы выжили. Они все появились на свет более двадцати лет назад, в его юные годы. Затем он наслаждался с женами других плантаторов, не отказывавших ему в своих милостях душными днями, когда их мужья находились в поле. Черные девушки с плантации отдавались ему на попоне, среди кустов, у границ полей с сахарным тростником, и почти всегда без всякого насилия с его стороны. У него не было других женщин, никаких проституток и продавщиц из городских трущоб, которых брали и которым платили его ровесники, рискуя подцепить дурные болезни. Давным-давно он уже не смотрел ни на кого, кроме Лилианы, пока был на Мартинике. Визиты во Францию — другое дело. Однажды у него была любовница в Нанте. Такую глупость он никогда не повторит. Воспоминания о ней порой не давали ему покоя. Чтобы отвлечься от этого, он велел немедленно подать суп. Дело с Риголе осложняла Лори: ему не хотелось отдалять ее. Лори была единственным существом на плантации, способным противостоять тому, с чем ему, как плантатору, не удавалось справиться уже много лет, — смертность среди его рабов росла. Он помрачнел, подумав о реальных фактах, которые сообщил бы Мервилю, если бы был глуп. Тот мог догадаться и сам, если бы умел считать. Но тот не умел. Он сам давно уже занимался вычислениями и чуть не плакал, приходя к окончательным выводам. Здоровый полевой рабочий стоил тысячу ливров. Только в течение шести лет окупалась его стоимость и деньги, уходившие на содержание. Раб, родившийся на плантации, приносил прибыль через еще большее количество лет. Средняя продолжительность жизни негра, работающего на его плантации, составляла жалкие пятнадцать лет. Проблема состояла не в том, как он кормил и одевал их, хорошо ли инструктировал своих надсмотрщиков, чтобы они были в меру заботливы и жестоки, заставляя рабов все время держаться в форме. Смерть преследовала его рабов. Чтобы поддерживать плантацию на плаву, следовало постоянно увеличивать количество рабочих рук. Однако каждый год смертность превосходила рождаемость. Один из трех детей умирал, а те, кто выживал и взрослел, неизменно заболевали. В прошлом он прибегал к помощи аптекарей и врачей из миссии, но смертность не уменьшалась. Он не мог даже приближаться к госпиталю, который сам содержал, настолько велико было его отвращение к находившимся там пациентам. Готовясь к визиту Мервиля, он приказал очистить госпиталь и тюрьму на случай, если его гость пожелал бы посмотреть эти заведения.
Только Лори была его единственной опорой, потому что она боролась за спасение детей. Он так и не знал, какими секретами владеет Лори, но не мешал ей свободно применять ее примитивные лекарства и посылал ее к соседям, когда те его об этом просили. Он разрешил Лори во всем поступать по-своему. Даже когда она принесла домой Айшу и он знал, что ему придется тратить на отродье другого плантатора свои деньги. Лори следовало бы быть благодарной за это — она была бесплодной. Ей позволили завести ребенка для себя, но Лори не знала, что такое благодарность.
Он отодвинул в сторону вино и стал есть более торопливо, жалея о том, что здесь нет его женщин; они разрядили бы гнетущую тишину. Своим внешним видом, платьями, своей болтовней они напоминали ему о том, что он все еще самый богатый человек на Мартинике. Его веки отяжелели, голова затуманилась, и потоки то теплого, то прохладного воздуха, проникавшие в комнату, так раздражали его, что он встал из-за стола.
— Закрой окно, — велел он Мишелю, и трое слуг, находившиеся в комнате, вздрогнули при звуке его голоса, раздавшегося после получасового молчания.
Когда окно закрыли, ему стало еще хуже. На лбу у него выступил пот, и ему пришлось вытереть испарину платком. Он отодвинул тарелку с супом, потому что аппетит у него пропал.
Затем жестокая боль стиснула его так, что он успел только стукнуть рукой по столу и отшвырнуть стул. Спазм свалил его на колени. Дыхание прервалось, глаза закрылись, и паника охватила его.
Рука Мишеля, опустившаяся на его плечо, казалось, весила тонну, и высокий испуганный голос слуги зазвенел в его ушах.
— Месье!
— Отведите меня в туалет, — выдавил он.
Двое слуг подхватили его под руки. Они дважды останавливались, поскольку хозяина скручивало так, что он падал на пол. Они провели его через толпу слуг, повергнутых в шок. Женщины выли, а мужчины закатывали глаза.
Несмотря на возражения слуг, хозяин заперся в туалете, прижал руки к двери и положил
