и Трубецкой положили основание обществу. К ним пристали Александр Николаевич Муравьев, Михаил Новиков (бывший правитель канцелярии у кн Репнина), Илья Бибиков, князь Илья Долгорукий, Федор Николаевич Глинка, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, князь Павел Петрович Лопухин и Якушкин, Пестелю, Долгорукову и Трубецкому поручено было написать устав Общества. Последний занялся правилами принятия членов и порядком действий их в обществе; Долгорукий — целью общества и занятиями его для ее достижения; Пестель — формою принятия и внутренним образованием. Он имел пристрастие к формам масонским и хотел, чтобы некоторые подобные были введены для торжественности. При первом общем заседании для прочтения и утверждения устава Пестель поселил в некоторых членах некоторую недоверчивость к себе; в прочитанном им вступлении он сказал, что Франция блаженствовала под управлением Комитета общественной безопасности[13]. Восстание против этого было всеобщее, и оно оставило невыгодное для него впечатление, которое никогда не могло истребиться и которое навсегда поселило к нему недоверчивость…
Масонские формы, введенные в заседаниях и в принятии членов, затрудняли действие общества и вводили какую-то таинственность, которая была в противности с характером большей части членов. Они хотели действия явного и открытого, хотя и положено было не разглашать намерения, в котором они соединялись, чтобы не вооружить против себя неблагонамеренных. Общих собраний не требовалось, но только частные свидания для сообщения предметов, требовавших распространения сведений о них в публике. И потому положено было, чрез непродолжительное время, изменить в этом отношении устав, как признанный неудобным в приложении».
ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ЯКУШКИНА
«Меня проникла дрожь; я ходил по комнате и спросил у присутствующих, точно ли они верят всему сказанному в письме Трубецкого и тому, что Россия не может быть более несчастна, как оставаясь под управлением царствующего императора; все стали меня уверять, что то и другое несомненно. В таком случае, сказал я, Тайному обществу тут нечего делать, и теперь каждый из нас должен действовать по собственной совести и собственному убеждению. На минуту все замолчали. Наконец, Александр Муравьев сказал, что для отвращения бедствий, угрожающих России, необходимо прекратить царствование императора Александра и что он предлагает бросить между нами жребий, чтобы узнать, кому достанется нанесть удар царю. На это я ему отвечал, что они опоздали, что я решился без всякого жребия принести себя в жертву и никому не уступлю этой чести. Затем наступило опять молчание. Фонвизин подошел ко мне и просил меня успокоиться, уверяя, что я в лихорадочном состоянии и не должен в таком расположении духа брать на себя обет, который завтра же покажется мне безрассудным. С своей стороны, я уверял Фонвизина, что я совершенно спокоен, в доказательство чего предложил ему сыграть в шахматы и обыграл его.
Совещание прекратилось, и я с Фонвизиным уехал домой. Почти целую ночь он не дал мне спать, беспрестанно уговаривая меня отложить безрассудное мое предприятие и со слезами на глазах говорил мне, что он не может представить без ужаса ту минуту, когда меня выведут на эшафот. Я уверял, что не доставлю такого ужасного для него зрелища. Я решился по прибытии императора Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому собору и, когда царь пойдет во дворец, из одного пистолета выстрелить в него, из другого — в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок насмерть обоих.
На другой день Фонвизин, видя, что все его убеждения тщетны, отправился в Хамовники и известил живущих там членов, что я никак не хочу отложить намереваемого мной предприятия. Вечером собрались у Фонвизина те же лица, которые вчера были у Александра Муравьева; начались толки, но в совершенно противном смысле вчерашним толкам. Уверяли меня, что все сказанное в письме Трубецкого может быть и неправда, что смерть императора Александра в настоящую минуту не может быть ни на какую пользу для государства и что, наконец, своим упорством я гублю не только всех их, но и Тайное общество при самом его начале, которое со временем могло бы принести столько пользы для России.
Все эти толки и переговоры длились почти целый вечер; наконец, я дал им обещание не приступать к исполнению моего намерения…»
Преждевременное цареубийство остановлено, но что делать тем, кто встал на путь тайного заговора?
Проходит некоторое время, и Союз спасения преобразуется. Пока же создается как бы промежуточная, подготовительная организация — «Военное общество». В нем видную роль играет офицер-гвардеец, известный литератор, друг Пушкина П. А. Катенин. Стихотворение Катенина, близкое к одной из песен французской революции, стало как бы гимном декабристов:
Отечество наше страдает
Под игом твоим, о Злодей!
Коль нас деспотизм угнетает,
То свергнем мы трон и царей.
Свобода! Свобода!
Ты царствуй над нами.
Ах! Лучше смерть, чем жить рабами, —
Вот клятва каждого из нас.
Министр двора Петр Волконский пытался успокоить царя насчет тайных обществ. Александр I отвечал: «Ты ничего не понимаешь, эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства, в прошлом году во время неурожая в Смоленской губернии они кормили целые уезды…»
Действительно, Якушкин, Михаил Муравьев, Иван Фонвизин и Иван Бурцов, использовав свои связи, быстро собрали деньги и, минуя правительство, спасли от голодной смерти тысячи людей.
Декабристы — для человека нашего времени — в основном «люди 14 декабря», члены военных обществ, идущих на восстание.
Первые же годы декабризма нашему читателю обычно меньше знакомы.
А время было интересное, и события небывалые!
