и в лучшие времена. А когда здесь развернулось большое строительство, вся их стая – Ачат-зар, те, кто преследует зарю, – отправилась на дальние острова. И никто их здесь больше не видел. Некоторые, конечно, клянутся, что слышали чудесное пение, но чаще всего оказывается, что это Эвелин встала пораньше, чтобы пройтись по берегу, и ей стало скучно в тишине. О длинных хвостах и крыльях тоже говорят, но это как великаны в тумане, всего лишь…
– Хвостах и крыльях? – выпалила Леда, вспомнив чудовищные раскрытые паруса. – И чешуе? И красных глазах?
Джарх нахмурился и переставил палку чуть поудобнее.
– Думаешь, когда в твои руки впились чужие струны, а ты дернула и выпустила там, где выпускать не стоило, и коснулась того, чего касаться могут только Ткачи, ты сотворила вышедшую на охоту сирену, Астарада?
Джарх не называл ее Астарадой с тех пор, как она впервые оказалась под крышей этого дома с резными ставнями, каменными грубыми стенами и крышей, которая менялась так часто, что уже было не понять, из чего она сделана.
– Тиль говорит, чудовище не умеет петь, – пробормотала Леда так, словно это могло хоть что-то оправдать.
Джарх посмотрел на нее, приподнял брови, а потом покачал головой.
– Что бы это ни было, Леде Шторм не стоит лезть в это одной. Позови на подмогу своих Когтей. Хотя, думается мне, Дэси и Ваари давно счастливо живут где-нибудь далеко отсюда… Может быть, даже вместе. Аташи выиграл приглашение на соревнования или решил, что в Инезаводи ему больше нечего ловить, а Кракер понял, что никто не продаст ему здешнюю землю.
Леда замерла. Позвать на помощь Когтей она по очевидным причинам не могла. А что могла? Объявить комендантский час? Дружинники с проеденными ветром и водой якорьками и так патрулировали улицы. Люди и так сторонились тумана – в меру сил, потому что заставить рыбаков не выходить в море было сложнее, чем удержать в руках ножницы.
Джарх пожал плечами и продолжил:
– Мы вообще не ждали ответа, когда писали в столицу, но вот, ты здесь.
Но Леда не была обещанным Когтем. Она была чьей-то маскарадной шуткой. Уж не тех ли мундиров, которые ошивались в Цехе, пока она приходила в себя?
– Леде Шторм, может, и не стоит ходить в туман. Но у Ледаритри нет другого выхода. Тот, кто запутал нити, должен их и распутать.
Джарх вздохнул.
– Как твой друг я обязан отговорить тебя. Может, это вовсе не твой беспорядок и ты не обязана исправлять чужие ошибки. Но как глава дома я должен помнить, что Шторма не так просто остановить. Не бегай хотя бы за Тилем. Если ты в самом деле видела сирену… я поговорю с людьми. Постараюсь поговорить с людьми. А ты…
– Дай девчонке отдохнуть, стрекотун, – в дверях появилась Лиса с компрессом в руках, и Леда вдруг с новой силой почувствовала навалившуюся на нее усталость.
Старатель кивнул и направился к выходу из комнаты, задержавшись на пороге и покачав головой.
– Это море, ясно ж дело, – проговорил с набитым ртом худющий как жердь подросток, тряхнув копной коричневых кудряшек.
У него получилось что-то вроде «фо мофе, яфн ж фдо». Он сделал могучий глоток и продолжил:
– Собирает дань, которую задолжали.
– Сирены вернулись. Я слышала, как они поют по ночам.
– Это чайки глотки рвут, Лили, хватит заливать.
– Ты хватит заливать! Никакое это не чудовище!
– Штиль и говорит, что это чудовище не чудовище отнюдь!
– Штиль много чего заливает, тоже мне, Шторм…
– Сирены тоже чудовища! По-своему…
– Ага. Только несуществующие!
– А люди – нет?..
Леда и не думала, что больше всего «рабочих версий» получит от шумных детей и подростков, дерущихся за место и еду на кухне дома Штормов. Она забыла, в какой хаос превращается здесь каждый прием пищи. И насколько ей не хватало этого хаоса.
Бабушка Лиса и Старатель Джарх даже не пытались их успокоить. Они знали, как лучше всего обходиться со Штормом – дать ему пройти. И твердо стоять на ногах. Однажды он успокоится.
Леда ела молча, изредка отвечая на вопросы – даже на вопросы о шрамах, которые она так и не спрятала. А дети старательно делали вид, что не замечают, как странно она держит ложку. Почему-то здесь, среди Штормов, она вдруг оказалась в штиле. Жизнь ее больше не походила на кораблекрушение, хотя лавку под ней трясло, стол шатало, а мундир, похоже, предстояло отстирывать от рыбной похлебки.
Тиль вызвался ее проводить – теперь у него тоже было немало вопросов, которые он старательно сдерживал весь ужин, – но Лиса уговорила Леду остаться. Вскоре та провалилась в сон, зажатая между неровными матрасами, пыльными циновками и двумя девочками постарше, одна из которых не переставала спрашивать о столице, а вторая – о ее юбке с карманами.
Леда не удивилась, когда ее сон снова залило соленой водой, засыпало песком и озарило рыжим закатом. Она опустила взгляд и обнаружила, что на ней надето не ужасное белое платье, доживавшее свой век в шкафу особняка, а один из Цеховых костюмов, которые она сшила сама, – из выцветшей фиолетовой ткани, купленной у агорского торговца.
Солнце все еще висело над горизонтом – в вечном падении. Песок был мягким и рассыпчатым, воздух пах солью и обещаниями. Никакого тумана. Никаких песен.
– Откуда они?.. – пробормотала Леда на языке, слова которого давно не исторгались из ее горла, и посмотрела на свои руки, расцвеченные белизной шрамов. Ее собственные молнии, и никак иначе. – Неважно. Важно то, о чем они напоминают.
Леда сжала кулаки и сделала глубокий вдох. А потом заметила свет маяка. Впервые на своей памяти. Был ли в ее сне вообще маяк? Это сияние казалось каким-то чересчур знакомым. Словно…
Словно на вершине маяка свернулась вокруг зеркал та самая нить судьбы, что она не смогла удержать.
Глава седьмая, в которой Леда падает в бездну
Леда выскользнула из дома Штормов так рано, что фиолетовую бездну неба только начали заливать розовые предрассветные краски. Если приглядеться, на темном краю еще можно было поймать угасающие узоры звезд.
Ей хотелось подумать. Нужно было вернуться в «Край света», расспросить больше людей, добраться до дома Ваари… попытаться вспомнить о Беневоленте хоть что-то полезное. Что-то кроме неудачной шутки и улыбки. Она даже голос его толком вспомнить не могла!
Магия завораживала, но она же и пугала. О сломанных судьбах ходило множество историй, призванных по большей части предостеречь тех, кто считал себя неприкосновенным и самым умным. Какой посчитала себя Леда, когда решила взять ножницы, аккуратно надрезать воздух над позвоночником Беневолента и вытянуть его сияющую нить на всеобщее обозрение? По крайней мере, она представляла это так, хотя и не знала, что произошло в действительности.
Романтики стали бы искать нить судьбы рядом с сердцем. Хорошо, что Леда никогда особо не интересовалась романтикой. Чаще всего она влюблялась в идеи, теории и механизмы; когда же дело касалось человеческих привязанностей… Леда не понимала, почему в пятнадцать мир вокруг словно бы взорвался. Даже Сольварай перестала гоняться за мальчишками, размахивая импровизированным цепом. Теперь она преследовала их незаметно и бросала в них не камни, а смущенные взгляды. Последнее можно было объяснить и тем, что Соль решила пожалеть свои волосы, но даже Ваари начали обсуждать погодок так, как никогда не обсуждали прежде, и Леда… Леда была рада, что в конце концов переехала.
Ткачи, она многое бы отдала за ножницы. За возможность отыскать неровные края магического полотна, за нежное камертонное «дзынь» лезвий, сообщавших об остатках магии. С ножницами она могла проследить за… ну, не любой нитью, хотя мастер порой говорил, что Леда способна и не на такое. Она искала почти интуитивно, замечала малейшие неисправности, даже когда у мастеров замыливались глаза. Подарок Жоррара годился только…
Подарок Жоррара!
Леда подпрыгнула и принялась шарить по карманам, запустила руки в спутавшиеся после сна
