и узник Рябинин был не из их числа…
Работал Иван на разгрузке вагонов, затем на подземном заводе ремонтировал и разбирал на металлолом военную технику. На работу вставал в шесть утра, в восемнадцать вечера загоняли в барак. Там Иван сидел и терпеливо тупо ждал отбоя, так как разговаривать и ложиться до 21.00 не разрешалось.
Много смертей видел Иван в лагере. Через колючую проволоку видел, как приходят эшелоны с евреями, как целыми семьями, тысячами, ведут их в газовые камеры, как тысячами сжигают в крематориях трупы. Трупы, трупы, море трупов. Мозг Ивана отказывался понимать, отказывался верить, что весь этот ужас происходит на яву. Раны его почти зажили, лишь одна кровоточила. Клеймо предателя плотно приклеилось к душе Ивана Рябинина. Корил он себя за то, что выдал своих друзей, думал, что их убили из-за него. Пусть же теперь он мучается, и сгниёт в этом лагере смерти!
Тихим и покладистым работником был Иван. Но несмотря на это его всё равно часто морили голодом и били. Били дубинками и нагайками. Зверствовали в лагере не эсэсовцы (они брезговали прикасаться к заключённым), а надзиратели, набранные из немецких уголовников. Поначалу Иван, как затравленный зверь, сжимался в комок во время битья, закрывал голову, напрягал всё тело. А потом просто отупел. Как робот ходил на работы, двигал конечностями, что-то как-то ел, механически жевал беззубым ртом, а так же механически подставлял тело под удары дубинок, стараясь подставить голову, чтоб скорее отключиться. Со временем, он разучился думать. А однажды, после очередного избиения, Иван забыл, как его зовут. Забыл кто он, откуда он. Не знали заключённые ни времени, ни дат, ни месяцев. Не было у них ни календарей, ни часов. Сколько каждый из них в лагере, никто не помнил.
И вот однажды, когда было холодно, наверное, зимой, узников подняли затемно и погнали из бараков. Толпу перед воротами лагеря остановили, и в течение двух часов отсортировали более или менее целых заключённых от больных и истощённых, таких как Иван. Такая же процедура была проведена вчера и днём раньше. Хороших пленных, которые могли продолжать работать, в кандалах погнали на железнодорожную станцию, погрузили в поезд и отправили в Германию. Было двадцать пятое января 1945 года, за два дня до освобождения Освенцима Советской армией. Немцы лихорадочно метались, заметая следы своих преступлений, освобождали лагерь от пленных. Главное эсэсовское начальство уже покинуло лагерь.
Примерно полтысячи человек, напоминавших полуживые скелеты, отвели за ворота лагеря к широкой расстрельной яме, глубиной четыре метра. В десяти метрах от края ямы стояли два эсэсовца с автоматами. Ещё шестеро руководили действом. Пленных построили в очередь. Скомандовали первой десятке раздеться догола, кинуть форму-зебру на широкое серое полотно, расстеленное сбоку от ямы, и подойти к краю ямы, встав на расстоянии одного метра друг от друга к яме лицом. В это время следующей десятке надо было раздеваться и готовиться. По команде главного эсэсовца, занимавшего место на караульной вышке сзади толпы пленных, воздух рассекли громкие звуки автоматных очередей. Стрельба продолжалась не более пятнадцати секунд. Убитые попадали в яму. Прозвучала команда: "Следующий!" на немецком, и очередной десяток голых скелетов выстроился у края ямы, а те, кто за ними, стали покорно снимать лагерную одежду и складывать в кучу. Снова команда: "Огонь!" с вышки, и партия трупов полетела в общую могилу. Того, кто не сразу упал, сталкивали сапогами с края ямы. Очень быстро толпа обречённых на смерть редела, а куча из полосатой робы росла ввысь.
Иван прикинул, что стоит где-то в середине толпы, то есть его очередь примерно подойдёт через двадцать пять минут. Да. Жить ему осталось двадцать пять минут. Как-то внезапно всё прояснилось в уме Ивана. Наверное, так всегда происходит перед смертью. Солдат вспомнил себя и своих родных. В быстром темпе прокрутилась перед внутренним взором вся его недолгая жизнь, продолжительностью девятнадцать лет. "А для чего я жил?" – подумал Иван. Накрыло его с головой чувство горечи и обиды. Безумную жалость почувствовал он к самому себе. "Был ли я когда-нибудь счастлив?", – задавал он безмолвно вопрос то ли самому себе, то ли кому-то другому: незримому, но, наверняка существующему Богу.
А ведь когда-то у него даже были мечты. Мечты о том, как станет великим музыкантом, как будет счастлив, как отыщет свою маму, отца, брата и любимую сестрёнку. Даже иногда мечтал о любви, о женской ласке, которую так и не успел познать. Все надежды, мечты о человеческом счастье рухнули и растаяли как дым. Всё отобрало у него это проклятое время, в которое он родился и жил. Уродом и калекой сделала его война, отобрала у него даже человеческий облик. С тяжёлым сердцем шёл Иван на смерть. И как назло, в последние минуты был он в трезвом уме и памяти. Отчаянно хотелось хоть немножко замедлить время, чтобы подумать о чём-нибудь ещё, о важном и забытом.
Теперь уже он сам голым стоял на краю общей могилы. Кожей стоп чувствовал тепло пропитавшейся свежей кровью земли. Глянул вниз на груду мёртвых тел, застывших в разных нелепых позах, с разинутыми беззубыми ртами и стеклянными выпученными глазами, и снова в последний раз захлестнула Ивана волна боли и горечи. Затрещали автоматы, и Иван ощутил толчок в спину и полетел вниз. Почувствовал острую боль, и будто нечто горячее, словно кипяток, разливается по телу от центра груди. Лицом уткнулся в чей-то костлявый бок. Но сразу Иван не умер. Потому что он вдруг очень-очень сильно пожелал вспомнить как можно чётче и удержать в уме кого-то, кого он больше всех любил. И перед его взором появилось такое милое, родное, круглое личико его потерянной младшей сестрёнки. Личико, обрамлённое белокурыми мягкими кудряшками, с пухлыми розовыми щёчками, к которым так любил в детстве прижиматься губами. Хотел Иван сделать ещё один вдох, но не успел. Сверху на него свалилось очередное скелетоподобное тело, и рёбра его захрустели. А Лидочка всё продолжала смотреть на брата, и только теперь Иван Рябинин, убитый пленный солдат партизанского отряда Советской армии, ощутил на своей шее несмелые объятия тонких детских ручонок.
А офицер военно-морского флота Григорий Николаевич Рябинин встретил день Победы. Воевал остервенело, давил немца беспощадно, мстил. Он дошёл до Берлина, и имел много наград за доблесть и отвагу. И прожил долгую, счастливую жизнь.
Глава семнадцатая
Экран телевизора погас. Закончился фильм. Фильм о моей прошлой жизни. Мы сидели рядом с Айлой-Душой на ковре в моей гостиной и молча смотрели друг на друга.
