персонажи кино. Жизнь оставалась богаче суждений о ней, и серьезность реальных проблем была дороже злободневности. Зритель это чувствовал. Да, на сцене звучала приподнято-гражданская интонация, рождались «мотивы радости, дороги, надежды, мотив чести». Во многом такая позиция диктовалась взглядами и убеждением художественного руководителя. В спектаклях того времени Табакову порой не хватало жесткой руки, которая так необходима в приложении к таланту и совести художника. Не были приоритетными и задачи эстетические, театр в первую очередь волновали проблемы, бушевавшие за окном. Заметим: как в молодости, так и в зрелости у Табакова неудачи, размытость характера случались там, когда актер был предоставлен самому себе, а фильм или спектакль оказывался слаб в общем решении.
Человек идеи, Олег Ефремов обладал «счастливым влечением к хорошему» — как в жизни, так и в людях. «Человек с незаснувшей совестью», как о нем выразился известный критик, он искал «новое и хорошее» в действительности, в литературе, пытался сам соответствовать этим понятиям. Олег Николаевич до конца жизни умел решать труднейшую задачу: побеждая эгоизм, в творческом процессе он сохранял бескорыстие, никогда не был занят самовыражением собственной персоны в ущерб содержанию пьесы. Иногда казался скучноватым, но всегда искренне говорил о профессии, что сегодня в театре кажется утопией. От него, Ефремова, Табакову передались и социальный гнев, и порой назойливая нравоучительность, и поиск истоков человечности в любой роли. В поиске последнего он часто играл «поперек» текста. Трудно было заподозрить Василия («День свадьбы» В. Розова), что он прошел огонь, воды и медные трубы. Герой Табакова был немного шаловлив, простосердечен и как-то уж слишком светел, чтобы услышать в свой адрес то, что сказал о нем автор: «Таких, как ты, без узды оставь — наворочают столько, что не разгрести».
И еще одна работа этих лет — «Пять вечеров» Александра Володина. Табаков играл Славика, его партнершей была Нина Дорошина. Участие в спектакле радовало: Володина, ошеломившего негромкой действительностью, в которой слышно биение сердца, Табаков со студенческих лет полюбил навсегда. Когда Олег Павлович попробует строить театр иной актерской техники, он с Андреем Дрозниным и Валерием Фокиным поставит в подвале «Две стрелы» — новую притчу любимого драматурга. А на сцене «Современника» актер сыграет еще Лямина в «Назначении». Тема личности, значение ее в жизни и то, как реальность не позволяет развиваться этой личности, — главное в творческих исканиях Ефремова того времени. В «Назначении», блистательном создании театра, были и непритязательная правда, и пронзительная лирика, страсть. Никто, кроме Володина, в шестидесятые годы так не писал о любви, о чувстве, связывающем мужчину и женщину. Драматург рассказывал об этом целомудренно, но с ускользающей страстностью. Постановка была блистательно придумана, по тем временам эксцентрично. Ошеломляла острота чувственности и поэзии, хотя в том спектакле в помине не было сцен, которые сегодня бы назвали эротическими.
Лямина играли в очередь Табаков и Ефремов. Как всегда, честно Табаков писал об этой работе: «После Савина все роли касались каких-то граней мастерства — юмора, жизненной способности смеяться, веселиться, хулиганить. А единственная роль иного толка — в „Назначении“ — по существу, была провалом, хотя критика обошлась со мной довольно мягко». Странно думать, что все было гладко в «Современнике»: случались и запреты, и премьерные постановки снимали. Спектакль «Матросская тишина» по А. Галичу показали всего несколько раз. Табаков о нем вспоминал: «Евстигнеев играл Абрама Шварца замечательно — дамы из горкома и из отдела культуры ЦК плакали и не знали, что делать со своими слезами. Ну нельзя им было допустить такое количество евреев на один квадратный метр сцены». Табаков тут выходил дважды. Сначала играл студента-пианиста (сына арестованного отца), второй эпизод — солдат на полке в санитарном поезде.
Роли, роли, роли… Актер уверял, что не устает. В те времена, казалось, каждое слово его ролей рождало отклик. Даже смешно было слышать от заядлого профессионала (а Табаков быстро таковым стал), что для него удовольствие — выходить на сцену. Но, как известно, бывает профессионализм творческий, а бывает ремесленный. И с годами, когда публика с первых минут в твоих руках, когда ценят в тебе не столько качество исполнения, сколько имидж, творить становится сложнее. Для того чтобы иметь право быть выслушанным, надо не только уметь говорить, но прежде всего иметь что сказать. Табаков знал, о чем говорить. Его талант, чуткий к искренности, безыскусственности, как и его герои, пришли на сцену и экран вовремя. Очень рано, пусть на уровне интуиции, он ощутил это, но вслух никогда на эту тему не рассуждал.
В «Современнике» уже шли «Вечно живые», «Два цвета», «Продолжение легенды», «Никто», но все же настоящую публику и широкое признание театр получил, когда сыграл сказку Евгения Шварца. Спектакль «Голый король», вахтанговский по духу и мхатовский по богатству актерских находок, прошел около трехсот раз. Никто точно не может дать объяснение этому долголетию. «Голый король» — спектакль, который нельзя перечислить среди других через запятую, о нем писали только с восклицательным знаком. Да, старели декорации, ветшали костюмы, злободневность теряла остроту, а театральная игра, старая как мир, по-прежнему царила на сцене. Спустя годы Олег Табаков заметит: «В истории „Современника“ первый спектакль, который по тем временам вызвал в Москве сногсшибательный успех, настоящий фурор, был „Голый король“. Этой постановкой театр завоевал место под солнцем. Тогда я впервые в своей жизни увидел на Тверском бульваре — а мы играли в то лето в Театре имени А. Пушкина — людей с плакатами: „Куплю лишний билетик!“».
Листая рецензии тех лет, приходишь к выводам: согласно провозглашенным основателями задачам, театр начинал вполне традиционно. Да, в постановках заметны условность и лаконичность оформления, герои всегда узнаваемы, речь исполнителей лишена выспренности, словом, объяснить, найти определение, кто такой актер «Современника», можно. А вот понятие стиля «Современника» сложилось не сразу. С появлением в афише «Голого короля» заговорили о «театральной стихии», ее самоценной значимости. Театр не просто веселил публику — ему самому играть было весело, актеры радовались самой возможности выходить на сцену в этой пьесе. Злободневности, которая ощущалась в авторской иронии, театр придал не просто интонации сегодняшнего дня — внятно читалась гражданская позиция. «Чутье достоверности настолько раскрепостило исполнителей, что они от души веселились, по-капустнически озорно раскрывали смысл пьесы. Жанр сказки сохранялся, он охранял от прямых ассоциаций с действительностью. Король — гол, он — Ничто, но от него зависит все. Играть Ничто трудно. Ведь он не пыжится, не изображает важную персону, он обыкновенный человек, просто поставлен в положение, когда каждое его слово — закон»[25].
В спектакле хорошо играли многие актеры: и Виктор Сергачев, и Игорь Кваша, — но лидером был, несомненно, Евгений
