Утром меня разбудил голос Этьена:
— Куда делся мальчишка? Дьявол побери! Мишель, что случилось?
— Не знаю, — пробормотал я спросонок. — У него есть какая-то Зази...
Оно само сорвалось с языка, это имя, подходящее для певички из кабаре, вдруг ожившее в памяти.
— Зази! — вскричал Этьен. — Такая же тронутая, как он. Помчался к ней?
— Не знаю, — сказал я.
Я сел на кровати, чтобы сбросить остатки сна.
— Ты звонил в больницу? — спросил я.
— Да. Ничего утешительного. У врачей мало надежды.
13
У врачей мало надежды. Так сообщили и Маркизу. Голос у сестры звучный, вышколенный, — в нем вежливые нотки скорби и участия.
Маркиз положил трубку. Что дальше? Надо делать что-то, вырваться из четырех стен комнаты, не сидеть у телефона, действовать... Но как? Преступник выскальзывает из рук. Это отвратительное состояние. В такие минуты и телефон, и полированная мебель, и толстые справочники на полках словно издеваются над хозяином. И пишущая машинка под чехлом, на отдельном столике. Когда-то Маркиз собирался посадить за нее секретаршу. Хорошенькую, умную, быструю секретаршу, — как в детективном романе. В легком платьице, сшитом по последней моде. Маркиз даже консультировался с матерью, как должна быть одета секретарша. Теперь машинка кричит ему из-под чехла: «Неудачник!»
Виноват ли он? Строго говоря, схватить Карнаха — выше сил, выше возможностей частного сыщика. Полицейский Лаброш — товарищ по Сопротивлению — сказал, что Карнаха, наверно, нет в стране, он где-то за кордоном. Шеф полиции запросил префектов в Кельне, в Бонне, в Дюссельдорфе. Захотят ли там искать?
Что нужно было Карнаху? Зачем требовался ему Мишель, Бобовый король?
Со слов Лаброша известно, что у Карнаха, в багажнике сгоревшей машины, находился какой-то прибор с циферблатом и стрелкой, по-видимому электрический. Префект запер его в своем кабинете.
Карнах, назвавший себя в «Золотой подкове» Литцманном, коммерсантом из Страсбурга, разъезжал как представитель фирмы электроприборов. Он действительно заключал сделки на поставку пылесосов, утюгов, комнатных фенов, настольных вентиляторов и тому подобного. Естественно, он должен был возить с собой образцы.
Чего ради такие уловки? Мишель тоже в недоумении. Он поднимает правую бровь, вскидывает ее вверх, чуть ли не до самых волос. Это значит: удивлен до крайности, никаких объяснений не нахожу. Брови у него еще гуще, чем прежде. Мишель говорит, что он рыл траншеи, обыкновенные траншеи. Линия Германа — в честь Германа Геринга. Нацисты надеялись задержать там наступление союзников.
На письменном столе Маркиза — тома военных мемуаров, карты боев, план линии Германа. То, что было смутной догадкой, становится гипотезой, все более основательной. Она как будто позволяет точно определить и прибор со стрелкой, лежавший у Карнаха в багажнике...
Но сейчас не время изучать мемуары и карты. Преступник на свободе. Арестовать его при создавшихся обстоятельствах частный детектив не вправе, но искать должен. Пусть нельзя схватить, можно ведь поднять тревогу, указать след военного преступника, взбудоражить город, страну...
Очень возможно, след, ведущий за рубеж, ложный, для отвода глаз, и Карнах где-то поблизости. Пансион «Приют охотника» слишком на виду. Вряд ли Карнах кинулся туда. Но как знать...
Час с небольшим спустя Маркиз остановил свою малолитражку у подъезда пансиона. В маленькой гостиной, затененной шторами, Анетта смотрела телевизор.
Давно минуло время, когда Маркиз, возвращаясь с лесного поста на ферму, сразу забывал в присутствии Анетты и голод и холод. Анетта представлялась ему существом почти сказочным, некой феей, обитающей на ферме в облике крестьянской девушки.
— А, Бернар! — воскликнула Анетта, отрываясь от спортивной хроники.
Обычно она величает его в шутку «комиссаром Мэгре». Не раз говорила прямо, по-свойски: «Комиссар Мэгре из тебя не получился», и Маркизу сдается при этом, что она смотрит на его потертый плащик.
— Зажги, пожалуйста, свет, Анетта. Я хочу показать тебе одного господина.
Она сделала иначе — выключила телевизор, откинула штору.
— Лучше так, по-моему. — Она явно поставила ему на вид наивность в делах практических. По его мнению, это-то и мешает ему сделаться комиссаром Мэгре.
Маркиз протянул ей фотографию:
— Среди ваших охотников нет такого?
— Нет. Кто это?
Голова Карнаха, смуглые, втянутые щеки, темные усики южанина. Немец, переменивший климат. Маркиз отрезал от головы белый тропический костюм и пальму.
— Бухгалтер из Льежа, — сказал Маркиз. — Растратил около трехсот тысяч.
— Он должен быть здесь?
— Нет, я на всякий случай...
Ему неприятно врать Анетте. Иначе нельзя, поиск не закончен, разбалтывать не полагается. К тому же она мадам Пуассо. Не доверять Пуассо нет оснований, но все же...
— А я думала...
— Что?
— Я же слышала по радио. Бедный Дювалье! Что с тобой, Бернар? Отчего ты смотришь так на меня?
— Ты... другая стала вроде...
— А! Блажь пришла. Смыла косметику, вот и все. Знаешь, приехал Мишель, и поднялось все прежнее. Умоюсь, думаю, и, может, увижу, какая я была...
Ах, вот что! Приехал Мишель! Значит, она решила обернуться прежней Анеттой, не ведавшей красок и мазей.
— Ты позволишь мне...
Он не договорил, так как мимо, направляясь к выходу, просеменил увешанный фотоаппаратами толстячок в серой куртке с зеленым бархатным воротничком.
— Опереточный охотник, — сказал Маркиз. — Ты дашь мне журнал регистрации, Анетта? Меня все-таки интересуют новоприбывшие.
— У меня есть один скандальный тип, — сказала Анетта, подавая тетрадь. — Враг чеснока. Нойвизенталер, из четырнадцатой...
— А нельзя ли поглядеть на него, — сказал Маркиз, дослушав. — Он уже завтракал?
— Видишь ли, он у нас на правах больного. К общему столу он не спускается. Ему носят в комнату. Но он непохож на бухгалтера.
— Почему?
— Да так... Побудь здесь, я спрошу Жервезу...
Он поглядел ей вслед. Прежняя Анетта мелькнула и исчезла. Маркиз может спокойно, отчужденно любоваться линиями бедер, спины, плеч мадам Пуассо.
— Жервеза стучалась к нему, — сообщила Анетта. — Не ответил. Она решила, что спит.
— И не посмотрела?
— Нет. Я отругала ее. Могла бы войти. У него неладно с сердцем. Я врача вызвать предложила. Он — ни в какую. Даже пульс не дает пощупать.
— Странно.
— Истерический тип. Что делать, Бернар, сколько тут всяких... И всем надо улыбаться.
Маркиз нагнулся над конторкой, делая вид, что его привлекли открытки с замками, с храмами Тонса и Виллеруа, скалы Чертовой западни. Назойливые открытки, неестественные краски, небо на них — как в Италии.
На лестнице, одетой толстой, ворсистой дорожкой, послышались
