от ужаса. Бледное зареванное лицо с опухшими глазами и кровоточащей губой, вместо гладкой русой гривы длинных волос — колтун. В каком-то странном оцепенении Полина смотрела на худенькую девушку из отражения и не верила, что это все происходит с ней наяву.
Пусть это будет просто кошмар… Страшный, реалистичный, но просто сон, из которого вырвет привычная противная мелодия.
Но секунды текли, а будильник всё не звенел и не будил её.
Значит явь.
Когда она услышала резкий стук в дверь, то вздрогнула всем телом и замерла. Дверь, отделявшая её от него, была дизайнерской и наверняка дико дорогой, но вряд ли выдержала бы Его натиск.
— Открой, или я вышибу эту дверь к чёртовой матери, — зарычал Черный, отчего испуганное сердце Полины бросилось в галоп.
Стук стал сильнее, и она закрыла уши, чтобы не слышать настойчивого стука. Казалось, что каждый следующий нарастающий удар — последний, и после него дверь точно сорвется с петель. Дикий животный страх и ощущение загнанности в угол окончательно лишили её возможности соображать.
Звук ударов стал совсем невыносимым. Казалось, что обезумевший Черный ломает не дверь, а её собственные кости. Полина сама не поняла, как начала ритмично раскачиваться вперед и назад, причитая:
— Нет, нет, нет… Это не я… Это не со мной… Меня здесь нет…
В воспаленном мозгу одинокой свечой вспыхнуло воспоминание о том, как она впервые запела. Нужно представить, вспомнить, и тогда станет легче… Перед глазами всплыл ароматный, как мед из разнотравья, летний вечер в деревне. В дымке появился силуэт большого бревенчатого бабушкиного дома и как будто издалека послышался её тихий напев. Сильный бабушкин альт лился по двору, а к нему присоединялось тогда еще совсем робкое полудетское, но уже невероятно высокое сопрано Полины:
По тропинке, снежком запорошенной,
Были встречи у нас горячи.
Не ходи, не ходи ты за мною, хороший мой,
И в окошко моё не стучи.
(По тексту Н. Палькова)
Сначала это был шёпот, совсем не слышный за глухими невероятно сильными ударами в стену. А потом она запела немного громче, и по комнате полился чистый, как ручей девичий голос, из которого стремительно уходила легкая хрипотца, которая обычно появляется после долгих рыданий.
Полина сама не заметила, как перестала качаться и как убрала ладошки, которыми зажимала уши. Она просто пела слова, известные ей с самого детства и чувствовала, как по щекам снова катятся слёзы.
Пение звучало совсем негромко, но удары за дверью вдруг резко стихли. Следом стих и голос Полины, погрузив всё вокруг в тишину.
***
Она не знала, сколько просидела вот так, то погружаясь в болезненную дрему, то вздрагивая всем телом и болезненно сжимаясь. Но ничего не менялось. За дверью больше не раздавались ни звука, и постепенно внутри Полины снова начал пробиваться росток надежды.
Что, если он ушел? Или уснул?
Он ведь был сильно пьян… Должен же этот киборг уставать, хотеть спать, в конце концов?
Она совсем потеряла счет времени и даже не представляла, который час. В январе светает поздно, а сюда она попала уже после полуночи. В болезненных раздумьях и нерешительности Полина провела еще какое-то время, а потом тихонько поднялась. Она не сможет вечно прятаться в его кабинете!
Она снова и снова уговаривала себя выйти и снова и снова находила тысячу причин остаться. Прошло не меньше трех часов после того, как она закрылась, а значит, Захар уже спит. Наверно.
— Господи, сделай так, чтобы он спал! — прошептала Полина и прикоснулась к замку на двери ледяными пальцами. Тот неприятно щелкнул и открылся. Этот звук, разрезавший звенящую тишину, показался невероятно громким. Полина застыла, но уже через мгновенье взяла себя в руки. Пути назад нет.
Дверь в спальню была открытой. На широкой кровати, со сбившейся шелковой серой простыней, лежал Черный. Широкая спина, которую украшала та самая татуировка, мерно поднималась и опускалась в такт Его спокойному дыханию.
Спит. Он просто спит!
На доли секунды Полине захотелось подойти и всадить нож прямо в разинутую львиную пасть, изображенную на широкой мужской спине или ударить чем-то тяжелым его по коротко стриженному русому затылку. Но она тут же отругала себя за жуткие мысли.
Другая смогла бы, но Полина — нет.
Весь его силуэт и спальню заливали первые предрассветные лучи солнца, поэтому найти на тумбочке карту-ключ не составило труда. Под внимательным взглядом ротвейлера Полина подобрала валяющуюся на полу у входа сумку, на цыпочках пробралась в коридор, тихонько открыла дверь и вышла.
15
Первым, что разбудило Чёрного, был резкий голос домработницы, которая разговаривала сама с собой и собакой. Женщина громыхала посудой на кухне и что-то увлеченно рассказывала псу, то и дело называя его Бесюня.
— Бесюня маленький, Бесюня хороший! — причитала та, и Захар вдруг подумал, что его всё устраивало в женщине, которая уже несколько лет через день приходила наводить порядок. Всё кроме её болтовни.
Приоткрыв глаза и осмотрев комнату, он провел по пересохшим губам шершавым языком через силу сглотнул сухой ком, образовавшийся в горле.
Перебрал… Сначала виски, потом чертов егерь… Поэтому совсем неудивительно, что голова как ватная, а во рту пустыня Сахара. В принципе, он и пил-то не часто, но годовщина смерти матери всегда была самым депрессивным днем, поэтому закономерно закончилась алкоголем. Так что тут без вариантов.
Превозмогая головную боль, Черный принял сидячее положение и провел ладонью по лицу, пытаясь вспомнить детали вчерашнего дня. Он впервые не смог полететь на могилу к матери, потому что с самого утра на него плотно насел отец. Контракты, новые партнеры, с которыми нужно было познакомить единственного наследника, и еще какие-то встречи. Все это понятно, но почему именно в этот день?! Словно специально.
Хотелось послать всё к черту и улететь, но Захар молчал, правда накалялся с каждым лишним часом, который его задерживал родитель. Но и просить не стал. Мать — это его личное, то, чем с отцом делиться не хотелось.
— Сын, ты куда-то торопишься? Кажется, ты раздражен, — спросил тот, когда уже ближе к вечеру они ехали в министерство строительства и архитектуры.
— Нет, — коротко бросил Черный младший и отвернулся к окну, понимая, что даже имя матери не назовет, потому что при любой ответной реплике отца, Захар взорвется.
Между ними вообще сложились странные отношения, особенно с учетом того, что о сыне Андрей Павлович узнал только тогда, когда мальчишке было уже десять лет.
