моя кожа не покраснела.
— Это все еще не дает тебе права лапать меня.
Его язык высовывается, увлажняя край верхней губы. Я ловлю себя на том, что имитирую этот жест, вспоминая, как этот же язык обвивался вокруг моего, посасывая и доминируя.
— Тебе понравилось.
Я переключаю свое внимание обратно на него, внутренне встряхиваясь.
— Или, может быть, ты думаешь, что я сделала это, чтобы удовлетворить твое эго в форме члена.
— Я не знал, что ты думаешь о форме моего члена, Наоми.
— Я не думаю.
— Ты только что доказала, что это так. — Это фигура речи, придурок.
— Моя задница тоже. Неудивительно, что говорят, что самые тихие — самые дикие.
— Я какая угодно, только не тихая. Я просто не люблю говорить, когда в этом нет необходимости, а это происходит большую часть времени.
— Теперь ты говоришь.
— Это потому, что ты выводишь меня из себя.
— О, малышка. Я действую тебе на нервы? Тебе не нравится, как ты таешь рядом со мной, даже если думаешь, что ненавидишь меня?
Мой желудок сжимается от того, как он меня так называет. Малышка. Я всегда думала, что ненавижу это ласковое обращение, что оно кажется банальным, но, по-видимому, это было до того, как Себастьян гребаный Уивер использовал его.
Сколько еще он собирается конфисковать?
Прочищая горло, я кладу руку на бедро.
— Я не думаю, что ненавижу тебя. На самом деле я так и делаю.
— Вот тут-то ты и начинаешь врать. Твой защитный механизм очень милый.
— Не называй меня милой.
— Почему? Обиделась?
— Нет. Я просто не хочу ничего улавливать из твоего неуловимого словарного запаса.
— Ты не знаешь меня, Наоми, так что прямо сейчас ты проецируешь, и не в хорошем смысле.
— Ты тоже меня не знаешь!
— Но я хочу узнать тебя.
Его слова висят между нами, как безмолвная молитва, проникая и требуя большего. Меня охватывает дрожь по телу, и это не имеет ничего общего с тем, насколько я была взвинчен пару минут назад.
— Почему? — бормочу я, прежде чем успеваю остановиться.
— Почему что?
— Почему ты хочешь узнать меня получше?
— Почему нет?
— Не играй со мной.
— Я даже не начал играть с тобой. Когда я это сделаю, ты обязательно это почувствуешь. На данный момент я просто говорю тебе правду, но если твоя низкая самооценка не позволяет тебе признать это, это на твоей совести.
Неужели этот ублюдок пришел сюда с такой речью, чтобы залезть мне в голову? Если это так, то, как ни удивительно, он преуспевает.
Он встает, и мне требуется все мое мужество, чтобы не отпрянуть назад. Вблизи его рост более заметен. Как будто его высокие ноги тянутся на многие мили, а широкие плечи поглощают пространство.
По сравнению с этим я похожа на крошечного карлика.
Не совсем, но вроде того. И серьезно, какого черта я ценю разницу в росте и телосложении? Почему я думаю, что он мог бы одолеть меня в мгновение ока?
Я не должна.
Я действительно, действительно не должна.
Глубоко вдыхая, я призываю свою внутреннюю феминистку выбросить из головы всю черную магию, которая сейчас держит мой разум в заложниках.
— Что ты делаешь? — Я требую.
— Забираю свой выигрыш.
Я скрещиваю руки на груди, чтобы они перестали ерзать.
— Во-первых, я не была согласна на это пари.
— Ты все равно согласилась с этим.
— Это все равно не считается.
— Да, это имеет значение.
С каждым словом он приближается ко мне, пока не возвышается надо мной.
— Ты собираешься это сделать или мне остаться здесь на всю ночь?
— Ты… не можешь этого сделать.
— Я надеюсь, у тебя найдется место для меня в твоей постели. — Он подмигивает. — Я могу много двигаться ночью.
Я сжимаю зубы, чтобы сдержать ту чушь, которую собирался сказать, а затем вздыхаю.
— Чего ты хочешь?
— Пойдем со мной.
— Куда?
— Как проигравшая, ты не имеешь права задавать вопросы. Ты просто следуешь за мной.
— Я не сдвинусь с места, пока ты не скажешь мне, куда мы идем.
— Куда-нибудь, где твоя мать не услышит, как ты стонешь.
Мое внимание мгновенно переключается на лестницу. Святой Иисус. Когда он целовал и лапал меня раньше, я совершенно забыла, что мама могла войти к нам в любую секунду. Черт возьми, она могла бы сидеть в первом ряду на протяжении всего шоу, и я бы даже не почувствовала ее. Этот ублюдок так сильно меня зацепил, что я на мгновение забыла, где и кто я, черт возьми. Я бросаю на него злобный взгляд, на который придурок отвечает подмигиванием. Еще одна вещь, которую я раньше ненавидела, но она кажется ему очаровательной.
Хорошо. Более чем отчасти.
Теперь он либо останется и будет мучить меня, либо мама действительно войдет к нам в самый разгар чего-то. Потому что я все еще чувствую, как мое тело тянется к нему.
Он заманивает меня.
Заманивает меня в ловушку.
И я бы солгала, если бы сказала, что моя защита не рушилась.
Себастьян протягивает ладонь, как какая-то извращенная версия джентльмена.
— Должен ли я?
Я проношусь мимо него, направляясь к выходу.
— Всего полчаса, а потом я возвращаюсь домой.
От ночного воздуха тонкие волоски у меня на затылке встают дыбом. Или, может быть, причина не в холоде, а в тяжелых, но едва различимых шагах, следующих за мной.
Его длинные ноги догоняют меня в мгновение ока, и прежде чем я успеваю подумать о том, чтобы сесть в свою машину, Себастьян кладет руку мне на поясницу и наполовину уговаривает, наполовину запихивает меня в свою Теслу.
Я стараюсь не обращать внимания на то, насколько удобно сиденье. Кто-нибудь мог бы здесь поспать.
Нет, Наоми. Нет. Ты не думаешь о сне, пока сидишь в машине этого придурка.
Я смотрю в окно, пока мы едем по пустой дороге. Мы не разговариваем, и он не включает радио, и это только усиливает зуд у меня в затылке.
Если бы я была более общительной, я бы нашла способ нарушить гнетущее молчание, но я бы только сделала его еще более неловким, поэтому я держу язык за зубами. Для того, к кому относятся как к богу, Себастьян, кажется, на удивление спокойно относится к тишине.
Довольно скоро мы оказываемся на лесной дороге. Той, на котором за мной следили прошлой ночью.
Мои пальцы хватаются за ремень безопасности, когда я смотрю на деревья, которые принимают форму монстров. Я надеюсь, что Себастьян использует это только как кратчайший путь, как я обычно делаю, но в глубине души
