уж опосля толко́вати учнем.
Он отделил одну полоску, обмакнул ее в мутную жидкость. Едва слышно зашипело. Федюня подержал так «желёзку» несколько секунд (каких секунд, опять спросил себя Игорь, бешеных или нормальных?), вынул, сунул в рот, откусил, принялся чавкать.
— Приятного аппетита, — пробормотал Игорь.
Федюня перестал жевать, с видимым усилием проглотил то, что было во рту, заявил возмущенно:
— А не надобно́ нам тута апатитов! От апатитов твоих не пучит, от их столбняк да карачун, а и укуса́ никаково́го, и не разжу́ешь толко́м! Ишь, удума́мши: апатиты! Ты, путник, сказыва́й да не засказыва́йся!
— Да не апатиты! — объяснил Игорь. — Аппетит, ну! Чтобы вкусно было, чтобы… это… кушалось с удовольствием! Слово такое: аппетит!
— Нетути таково́го слова, — сурово сказал Федюня. — Надо́бно сказыва́ти: «добро́го укуса́», о как. А ты дерёвня и как есть путник, хоша и мудан.
— Да что за слово такое — мудан? И почему я путник?
— Мудан потому как мудан, а то кто ж ты есть? А путник потому как путник. Опосля расто́лкую. А покудо́ва — коль я кушаю, никóго не слушаю, поня́л? Так-то.
Доедали молча. Игорь извлек из рюкзака саморазогревающуюся баночку с кофе, вскрыл ее, немного подождал, стал потихоньку прихлебывать. Федюня тем временем отлучился в «фатерку», вернулся с наполненной кружкой, похожей на его миску — керамической и как будто местами обкусанной по краям. Жидкость в кружке была прозрачная. Игорь полюбопытствовал:
— А во что ты, Федюня, желёзки свои макал? И в кружке в этой у тебя что?
— В кислóту макал, во что ж ишшо макати? — снисходительно объяснил тот. — Токмо не в люту́ю кислóту, а в разбавлённую. От лютóй… — он глотнул из кружки.
— …пучить станет? — догадался Игорь.
— Куды тама пучити! Уж лутшэе бы пучило! Сгорит нутро от лютóй, вона как! А водицы добавити, так и чинарик чинариком!
— А где ты желёзки-то берешь?
— Знамо где… тама, — Федюня мотнул головой, указывая куда-то вниз. — Ходим туды… А то Шушулька притаранит, споднизу. Нам тама боязно́, а ему ничо, а желёзки тама укуснёе да здоровёе. Их вот ноне и укушамши. А таперя водицей чисто́й захлебывам.
— И ничего? Не пучит? Я попробовал — водица у тебя немного того… ржавчиной отдает…
— И сызнова́ ты аки робятенок глупóй! Сама́я укусна́я и сама́я пользительная наша тута водица! Ну, а ты чаво такó хлебашь?
— Кофе, — улыбнулся Игорь.
— Ко-охве, — протянул Федюня. — Ну-кось дай-кось нюхну.
Он с опаской поднес баночку к носу, шумно потянул воздух, отпрянул. Вынес вердикт:
— Вы, муданы́ — муданы́ вы и есть. Родичи твои, тама, наверьху, — он ткнул пальцем в пол, — ёни таковóе хлебают, да. А нам таковóе не любо́.
Игорь насторожился: родичи? Не забрезжило ли? Задать вопрос, однако, не успел.
— А ента бочонка твоя, в какой кохве твое плещемшися, — заинтересовался Федюня, — ёна из чаво скомстромлёнши?
— Банка-то? Пластик, а сверху, снизу и внутри — алюминиевая фольга, — ответил Игорь.
— Люминь… Не желёзка, нет… — как бы про себя проговорил Федюня. — Укус не тот. Ну да на худой день сгодится… — И скомандовал: — Как дохлебашь, мене сдашь, поня́л? И други́ каки́ ежели, тож сдашь.
Что ж, заметил про себя Игорь, хоть такую малость уразумел: жрут они тут металлы всякие… Метаболизм, однако…
***
Допили. Федюня завладел пустой баночкой из-под кофе, закинул ее куда-то в «фатерку». Игорь собрался было начать расспросы по делу, но хозяин, как всегда, оказался проворнее.
— Учинаём толкóвати, — объявил он. — Я первóй спытаю, ты мене без утайки, а уж опосля потóлкуем ох по душам об разнóм. Сказыва́й, откель ты взямшися? Потому как мудан ты как есть, а мы тута муданóв-то аль не видамши? Видамши, от так от! Муданы́ завсёгда наверьху обитаюмши, — он опять ткнул пальцем вниз, — к нам сюды вниз редкó когда кажумшитися, а все ж быват. Четвероё их ныне, свящённых, а ишшо тама, сказывают, есть которые коченёют, а мы их кого забымши, а кого и нет. А ишшо девки есть муданки, то на отшибе, и бабцы с ими. Страшны́е все — и-и! — что девки с бабцами, что свящённые! Как вот ты страшны́е! Однако ж вумны́е! Особливо свящённые вумны́е, и Шушулька с ими, ён-то к нам частó кажимшитися. А ты есть мудан глупóй. Ума наберешь, енто да, дык и ёни, свящённые, за тот срок ишшо наберут. Так что не угнатися тобе за ими. Потому как ёни тута муданы́ стары́е, а ты тута мудан новóй. Вот и сказыва́й: откель взямшися? Ась?
Естественно, рассказывать все с самого, условно, начала, было бы глупо. Федюня понял бы еще меньше, чем Игорь понял из его тирад. Поэтому ответил просто:
— В общем и целом — сверху я взялся.
И показал рукой на потолок.
— Ой, пу-утни-ик, — пропел абориген. — Сказыват «сверьху», а показыват на низ…
— Федюня! — взмолился Игорь. — Там, — он еще раз указал на потолок, — верх!
— Пороли тобе малó, — горестно сказал хозяин. — Ты вот сознайся, читати мо́гешь? Грамотнóй?
— Есть маленько, — буркнул Игорь.
— А ты не грубиянничай, а вот слухай сюды. Тама, — Федюня тоже махнул в сторону потолка, — ровéнь который? Ровéнь тама нуль! Так, что ли?
— Логично, — согласился Игорь. И поправил: — Уровень.
— Ты мене зубьёв не заговаривай! То по-вашему, по муданскóму, у-уровень, ишь, ну да Шушулька таковó и малюёт, а по-нашему, по-людскому, ровéнь! Потому как ровнó тута, все равно какó на столе. Во-от. А тута у нас ровéнь которóй? Ай не читал, кады к нам сюды захóдил? Ровéнь раз, так аль не так?
— Ну так…
— Вот те и ну! Раз-то, ён поболе нуля будет, ась? То-то же! Стал быть, тама низ, а тута мы! А тама, — хозяин показал на пол, — верьх. Бо тама и поболе нашего ровéнья… два, три… восемь… всякó… Вот ёни и вышэе, токмо нам тута енто не в обиду, бо раз енто есть первейшóй изо всех. А сектóр наш, ён раз-раз, потому ён и вовсе наипервейшóй. Да. А в самóм в верьху и вовсе не весть какой ровéнь, тама свящённые обитат. Прозывают тот ровéнь Ризидни́ца штоль, да нам тута енто без надóбы. Вышэе, вышэе, вышэе струним мы в полет нашептиц, запевамши таковó, бывалоча! Нашептицы енто которы́е нашептыва́ют пустое всякóе. А мы их, стал быть, пристру́ним, да и в полет, чтоб подале. Тама ишшо опосля: и кажный пропилит не дышит. Потому — на страже кажнóй, такó и пилит вкруг себе, как бы взад кто не прилётел. Да. Уразумёмши?
Игорь промолчал. Он решил не спорить, не вязнуть в этом словоизвержении — время дороже.
