спине, не зная ещё, как утешить её может. Оставалось только надеяться, что у братьев на маленького княжича рука всё ж не поднимется. Хотя, когда дело до вражды доходит, порой ни старого, ни малого не жалеют.
– Что они просили у тебя? – Елица заглянула в лицо княгини.
– Сама с ними говорить будешь, – она встала вдруг резко. – И надеюсь, что не станешь упрямиться, как отец твой. Он нас до такого довёл тем, что никому уступать не хотел. Хоть и неправ был когда-то. Обидел остёрского князя. А нам теперь расплачиваться.
Больше ничего у неё спросить не удалось. Внезапно взъярившаяся Зимава ушла, едва не хлопнув дверью. А Елица так и осталась сидеть на лавке, не понимая, чем её разозлила. Вот так всегда бывало, как появилась в Велеборске дочка северной женщины, а после и женой князю стала. Прельстился он её молодостью и красотой, да не учёл скверный нрав, который за пленительной наружностью казался ему мелочью незначительной. Сильно она на Елицу не нападала, но стычки у них порой случались. Всё казалось Зимаве, что князь дочери своей больше внимания уделяет, сильнее жизнью её тревожится. Но как-то жили. Хоть порой и не удавалось угадать, как теперь, что из сказанного вызвало гнев княгини.
Вернулась челядинка Мира вместе с наставницей, которая, кажется, не хотела пока и взгляда с неё спускать – чтобы не оплошала где – и принесла поесть из поварни, с пылу, с жару.
– Как же я рада, что ты вернулась, – заговорила наконец Вея, когда младшая её товарка вышла ненадолго. – Да только жаль, что в недобрый час это случилось. Но будем надеяться, что Макошь не оставит тебя и всё будет хорошо.
Елица пригубила немного разбавленного мёда и съела наваристых щей из последней уже капусты, наблюдая за тем, как вещи её находят каждая своё место.
– Ты мне баньку справь, Вея, – попросила она, едва притупив голод с дороги. – Смыть всё это хочется.
Жаль только банька, даже с самым добрым жаром, не поможет избавиться от воспоминаний и тупой боли, что засела внутри.
– Справлю, а как же, – улыбнулась наперсница. – Сразу легче станет.
Лучше той бани, что была построена в Велеборском детинце для князя и его семьи, Елица никогда и нигде не встречала. Может, банник жил в ней особенно добрый: никогда не шалил, не норовил ошпарить или напугать – то ли сложена она была так хорошо и правильно, что пар в ней рождался поистине целебный.
Вечером, когда уж разлился по небу сулящий тепло закат, как стихли последние ристанья дружинников перед вечерей, Елица вышла из бани во двор и правда обновлённой. Едва накрыв голову платком и даже не запахивая свиту, она пошла до терема, не дожидаясь наставницу и челядинку, что, напарившись до одури, еле волокли ноги где-то позади. Она уж почти вывернула на нужную дорожку, как едва не столкнулась с кем-то кто вышел ей наперерез со стороны дружинных изб. Подхватило налетевшим ветром платок с головы – но его поймали.
– Осторожнее надо быть, княжна, – первым она узнала так и засевший в памяти мягкий голос Чаяна, а уж после разглядела в сумерках и его самого. – Застудишься. Погода ещё коварная.
Елица подняла на него взгляд, спешно прибирая за спину разметавшиеся по плечам волосы. Княжич, внимательно оглядывая её лицо, накинул ей на голову платок. Она сквозь землю тут же захотела провалиться – столько в его жесте оказалось странной заботы. Кажется, и понимала она умом, что муж этот много бед натворил, пока до Велеборска вёл своих ратников. И сколько ещё натворит, если наперекор ему пойти. А всё равно злиться на него не получалось. Что за напасть? Бывают же такие люди. И самые они опасные, потому как знают о своей силе.
– Если быстро до терема добегу, так и не застужусь.
Елица обернулась, с облегчением заслышав голоса женщин.
– Тогда беги. После приходи в общину, – голос княжича стал серьёзным. – Пора бы нам уже и обсудить дело важное.
Он ещё немного подержал концы платка – даже сердце на миг замерло – и отпустил. Быстро скрылся вдалеке, а после уж и Вея с Мирой нагнали.
Пока собиралась Елица, чтобы хоть на княжну, а не холопку стать похожей, уже и стемнело почти, как она ни торопилась. В общине её ждали все: и братья Светоярычи, и Зимава со своим верным Эрваром, как будто она что-то решить могла. Был тут и воевода Доброга, который появлению Елицы будто и не обрадовался вовсе. Верно, его уж больше беспокоили становища остёрских воинов под боком, чем то, зачем княжичи вообще сюда прибыли. И лишь взглянув на верного соратника отца, она поняла, что у него-то и можно найти подмогу, спросить совета.
– Ты садись, княжна, не стой у двери, – подозвал её Чаян, и тогда только она заметила, что и правда застыла на месте, как вошла.
Елица села рядом с Зимавой как раз напротив Ледена: едва о взгляд его, точно о самый лютый лёд, не обожглась. Но он быстро отвернулся, ожидая, что брат его говорить станет – и странное чувство прошло.
– Ты, верно, знаешь, княжна, – снова заговорил старший. – Твой отец давно уж забрал с наших земель оберег, что князю Светояру принадлежал. Сердце Лады он называется.
– Знаю, и потому они так долго воевали и мира найти не могли, – Елица кивнула, уже догадываясь, о чём пойдёт разговор дальше. – Да только отец мой на то право имел. Богами одобренное.
– Не знаю, какие-такие Боги ему добро на кражу дали. Наш отец – потомок самого Милогнева, – оборвал её уверенную речь Леден. – А Борила служить ему клялся. Побратимом назвал – кровью единой. А после предал!
Слышала Елица о Милогневе – первом князе-волхве по прозвищу Вепрь, что поселился на этих землях несчётные зимы назад. Выбрал он для этого озёрный край, богатый лесами, среди рек, что текли во все стороны. И благоволили ему всегда Рожаницы. А после потомок его милость эту потерял, сиречь забрал её Борила. А уж почему то случилось – о том он дочери никогда не сказывал. Говорил только, что никого тем обидеть не хотел и против воли Богов ни шагу не сделал.
– За давностью лет уж не поймёшь, кто кому предком приходится, – возразила она. – Все мы правнуки Богов. Разве не так?
Младший княжич сощурился недобро, а Чаян лишь удивлённо усмехнулся. На лицо его вернулась уже знакомая улыбка, от которой, верно, растаяло не одно женское сердце. Вон и Зимава глядела на него совсем благосклонно и всё будто размышляла о своём.
– Ты, княжна, не спорь, – он
