и получить свежий номер бесплатно.
Однако свободной прессе приходил конец. Главным советником Его Величества по вопросам культуры стал маэстро Харальдюф. Именно он и внедрил Программу Культурной Доступности на всех планетах Мундиморы. Чуть позже Хельмимира окрестила её «Программой Всеобщей Дебилизации». Она заключалась в том, чтобы заставить народ поменьше думать. Для этого у Харальдюфа были свои цензоры; именно они решали, какой фильм выйдет на экраны, какая книга увидит свет, какое шоу появился в эфире… Главной их задачей было поддерживать имперскую пропаганду. Цензура пропускала только те произведения, в которых восхвалялись традиционные устои, патриархальная семья, культ войны и святость монарха. Необходимо было оградить мундиморийское общество от любого прогресса мысли. Однако не все «идеологически правильные» произведения выдерживали проверку. Например, если в книге был хороший слог, её не допускали до массового читателя. В прокат выходили фильмы без сюжета – зато со множеством клише. Имперские каналы показывали шоу о том, как правильно испражняться. Научно-популярные передачи были запрещены.
Читателям нравилось, с какой весёлой ехидцей Хельмимира высмеивала пропаганду. Однако и саму Хельмимиру критиковали без всякой жалости.
«Она зарабатывает себе на жизнь, поливая грязью чужие творения», – возмущались моралисты.
«Да возьмите её кто-нибудь замуж! – пытался шутить господин Какашкинд. – У ней просто мужика нет, вот и лезет в главные редакторы».
«Так женитесь на мне, – отвечала ему Хельмимира. – Рядом с вами я отупею и не смогу больше писать сатирические тексты».
Вообще, на одинокую бабу принято было смотреть с жалостью и презрением, как на что-то неполноценное. Считалось, что женщина может серьёзно заниматься любимым делом только потому, что у ней мужика нет. С лёгкой подачи Какашкинда Хельмимира получила позорное клеймо «сильной и независимой» – однако на самом деле всё было совсем не так, как злорадно думали неравнодушные.
Исаак в жизни своей не видел таких женщин, как Хельмимира. Его мать была сурова, немногословно и хозяйственна. Первая девушка, с которой он стал встречаться, жила в доме напротив и мечтала выйти замуж сразу после школы. Она даже пробовала забеременеть. Что бы ни говорили о качкоидах, у Исаака был достаточно высокий интеллект для того, чтобы этого не случилось. После разрыва её родители называли его подлецом и негодяем. Братья несчастной даже вызвали Исаака на бой, от которого сами потом отказались.
– Ты был её первым мужчиной! – в ярости кричали они.
– А она была моей первой женщиной, – отвечал Исаак. – И я не хотел бы ломать ей жизнь.
Вторая его пассия работала на заводе. Это была весёлая, трудолюбивая девушка – но как-то у них не срослось. Однажды Исаак признался ей, что мечтает стать писателем. Та подняла его на смех. Расставшись с ней, Исаак начал думать о том, чтобы уехать из родной зоны – подальше от устаревшей морали.
Он прибыл в Джудит-Лав-Коэн – и тут же был ослеплён множеством прелестниц. Одна красивая зумбулянка написала на салфетке свой номер и положила ему в карман, когда он был на смене в «Пафосной стерляди». Исаак сначала опасался, а потом не выдержал и позвонил. Он ездил к ней в приличный сектор неподалёку от клуба, а потом узнал, что её муж откуда-то там вернулся и мечтает его убить… Потом была одна недотрога, но Исаак связываться не стал: слишком уж странная. Была мимолётная подруга на курсах писательского мастерства – вот, пожалуй, и весь нехитрый список его отношений.
Хельмимира явилась для Исаака чем-то из ряда вон выходящим. Сначала он пытался держать себя в руках: в конце концов, мундиморийка была его начальницей. По всем законам природы мужик не имеет права спать с женщиной, которая выше него социально и больше зарабатывает. «Вот меня и догнала та самая устаревшая мораль», – смеялся Исаак, замечая за собой такие мысли. Обманывать себя было всё сложнее: качкоид и Хельмимира проводили вместе много времени. «Даже пытаться не стоит», – думал бедняга, оставаясь один на один со своей жгучей, бестолковой, неистовой страстью.
Когда в редакции появились ещё люди, он стал чувствовать себя особенно глупо. «Исаак, – говорила ему Хельмимира, – ты не поможешь мне сегодня? Хочу сделать видеосюжет и добавить в выпуск». «Исаак, я собираюсь в администрацию зоны брать интервью. Составишь мне компанию?» «Исаак, я еду покупать сладости в комнату отдыха. Боюсь, одна я всё не унесу». При этом Хельмимира была так хороша собой и так прекрасно пахла, что бедняга не смог бы отказаться, даже если бы захотел.
Всё это становилось невыносимым. «Уеду в родную зону!» – в сердцах думал Исаак и тут же понимал: на самом деле Хельмимира ждёт и улыбается. Строгая и требовательная к другим сотрудниками, она менялась, как только он переступал порог её кабинета. «Исаак, тебе нравится моя полупрозрачная блуза?» – нет, это его фантазии, на самом деле она сказала что-то другое… Однажды он достал и подарил ей запрещённую книгу. Хельмимира с радостью приняла подарок. «Знаешь, – сказала она, – мы с друзьями на выходных собираемся у меня дома смотреть артхаус. Ты тоже приходи». Когда все гости разошлись, а Хельмимира стояла у двери в спальню и улыбалась, Исаак схватил её и поцеловал. И плевать ему было на устаревшую мораль, вековые стереотипы и законы природы.
Время шло. Независимых изданий на Джоселин-Белл-Бернелл становилось всё меньше. Несколько раз в редакцию «Свободы слова» приходили с проверками. Потом власти Мундиморы приняли закон, согласно которому все предприятия и организации обязаны были каждый месяц сдавать государству по двадцать карло-саганов чистого энтузиазма на сотрудника. Тем не менее, дела у «Свободы слова» шли хорошо, и теперь её транслировали даже на соседнюю Эстер-Ледерберг.
– Я знаю, что меня читают мои родители, – говорила Хельмимира Исааку. – И я знаю, что они в ярости.
Иногда на её транслятор приходили странные файлы. Обычно она удаляла их как вирусные. Однажды Хельмимира всё-таки решилась открыть один из них и увидела довольно качественный короткометражный фильм. Было ясно: в империи существовали подпольные студии, которые распространяли своё искусство бесплатно, без лицензии. Хельмимира попыталась найти хоть одну такую студию на Джоселин, но не смогла.
Тем временем, странности продолжались. Однажды в редакцию «Свободы слова» зашёл университетский товарищ Хельмимиры по имени Флисиор – пригожий зумбулянин с необыкновенно бледной, почти голубоватой кожей и трагическим взглядом огромных тёмных глаз. Он искал работу. Хельмимира знала его как талантливого литератора и согласилась взять на испытательный срок. О своей прежней работе Флисиор почти не рассказывал – якобы какое-то независимое издание на Эстер-Ледерберг; о том, что привело его на Джоселин, он молчал вовсе.
Через несколько месяцев праздновали юбилей «Свободы слова». Хельмимира заказала столик в ресторане. Еды и
