выкопали из разноцветных стопок лёгкие летние клетчатые шорты, синюю футболку, чёрную футболку и футболку болотного цвета, которая привела Светку в особенный восторг. Сама она не любила ходить по магазинам, где продавали одежду, а когда всё же навещала магазин, из кучи набранного барахла она выбирала неизменные джинсы и майку.
– Слушайте, женщины, почему я не знала раньше, что вы так шьёте? А можно купить что-нибудь и себе? – и тут она увидела Юлю Свиридову, парящую в лёгком летнем платьице и ослепительно улыбающуюся. Юля была розовой, посвежевшей и вменяемой – куда только девалась её юродивость?
– Боже мой! Юля! Как ты изменилась!
– Отец умер, а мама… вместо меня сейчас на улицах.
– Можно я тебя потрогаю? – Светка дотронулась до хрупкого Юлькиного плеча и подумала о том, что бывают на свете чудеса, и мир не такой, каким мы его себе представляем, мы не знаем о нём, не знаем и друг о друге.
– Я всегда тобой восхищалась, сказала Юля, но боялась подойти, как больная собака. Я тебе подберу платье? – И Юля побежала к полкам. Раздался шелест лёгких материй – в её руках разворачивались разноцветные лоскуты, один ярче другого. Они обсматривались и укладывались обратно на полку, пока один из них сел на Светку идеально. Может, она и не носила платьев потому, что ни одно из них не сидело на ней хорошо? Это было шёлковое, синее, с вышитой чёрной каймой на подоле и возле шеи.
А Юля щебетала, упаковывала футболки, шорты, Светкины джинсы с майкой, передала привет родителям, желала здоровья…
В этом было что-то вечное: летний день, тёплая на ощупь земля, холодное и близкое небо. Периодически Фёдор щипал себя, и эти места болели, а значит, затянувшаяся деревенская экскурсия, разговоры птиц и зверей, видение Смерти, утопленник, художница, Света, её родители и прочее – было явью. А была ли явью та жизнь, которая всплывала у него в памяти? Он сидел, прикрыв глаза на лавке перед домом Ивана Кузьмича. Сидел, как совсем недавно, а видел городские крыши высоток и вечернее небо над ними. Они были там, на крыше, он и его друзья. Он с детства боялся высоты, даже не мог пройти по бревну на уроке физкультуры, а на крышах ему становилось плохо. Хорошо в высоте было только одному. Это был трюкач – каскадёр, патлатый молодой мужчина спортивного телосложения и насмешкой в глазах. Насмешка то горела ярче, то немного затухала, когда он сосредотачивался. Андрей с друзьями платили парню приличные деньги, а он делал трюки. Он всё равно делал бы трюки, даже если бы ему не платили. Он хотел рисковать, а все остальные – присутствовать и снимать это на пять телефонов с пяти разных ракурсов. На краю высотки он делал сальто на карнизах, висел на каждой руке поочерёдно и отпускал пальцы, ходил и прыгал по кружевам бетонных балок, окаймляющих крышу над землёй, которая была далеко внизу. После выполнения очередного трюка друзья хватались за сердце, ругались матом и выкладывали «бесстрашному» деньги, а видео – в сеть. «Бесстрашный» смеялся и говорил, что придумает то, что перевернёт все человеческие представления о невозможном. Андрей знал, что он пойдёт до конца и рано или поздно ошибётся. Патлатый тоже это знал, но не был привязан к жизни. Однажды он потерял баланс, сорвался и погиб. Это видео тоже выложили в сеть. Скорбели все, кто однажды увидел его глаза и растворённую в них насмешку.
В бизнесе было несколько правил – нельзя было открываться и откровенничать с другими, можно было закупать целое и распродавать это целое по частям, нужно было заплатить за безопасность в сильные и надёжные структуры, необходимо было просчитать все варианты течения сделки и заранее принять потерю, желательно было пожертвовать часть денег или бросить их на ветер. Да. Судя по всему, та жизнь тоже была явью. Но он не мог понять, каким образом эти две реальности связаны, и где отсюда дверь туда и наоборот? А надо бы. Надо бы переговорить с Аркадием. Он городской. Может, он и будет дверью, и Фёдор-Андрей окончательно соберёт все недостающие детали. Он сидел на лавке перед домом Кузьмича, где недавно сидел грязный и беспамятный. Он ждал Свету. За эти дни случилось столько всего, сколько могло бы случиться за несколько лет. Время вдруг уплотнилось, и на языке появился вкус крови. Он ждал Свету, а мимо опять прошла Смерть и отправилась в сторону храма. «Опять к Иллариону? Что-то она к нему зачастила», – подумал Фёдор, но не пошёл следом спасать батюшку, остался сидеть на скамейке. Холодное небо приблизило к нему лицо и заглядывало в сердце. Первое сердце перегоняло кровь по сосудам, а второе щемило. Наверное, нужно все дни находиться в болезни, чтобы помнить. Но память возбуждала ненависть к себе. В прошлом не было ни подвигов, ни желания смирить себя, ни поисков Бога. Были мысли о смерти, как о чём-то призрачном и далёком. Было много сил и желание попробовать всё: искупаться во всех морях, переспать со многими женщинами, стать богатым и успешным. А что потом? Он не планировал свою жизнь так основательно и масштабно. Чего-то он уже достиг, но счастливее от этого не стал. Друзья… Со временем он понял, что в мире бизнеса не может быть друзей, но Мишу Крэга, Генку Белого, Женю Демченко, Савву Доброго и его самого объединяла одна тайна – они жили одинаково. Вечерело. Он ждал Свету, и проходящая мимо Смерть выбила его из привычного русла мыслей. Он был рассеян, смотрел на дорогу, и вдруг, испугался, что она никогда не придёт. Фёдор поднялся с лавки и побежал. Лучше было бежать, чтобы никто не увидел, что он плачет.
В это время Бедов шёл привычным путём в строну магазина. Вечером Вера закрывала магазин и позволяла ему проводить её до дома. Эти тридцатиминутные проводы были самым счастливым временем в сутках Виктора, пиком дня. За эти тридцать минут душа выгорала и превращалась в тлеющий уголёк, который он хранил до следующего вечера. Когда Вера закрывала магазин, он выходил из тени и пробуждался. В этом пробуждённом состоянии на непривычной скорости бытия он нёсся от магазина до Веркиного дома. Это был не Витя Бедов, но другой человек, сильный, волевой, уверенный в себе, готовый к подвигам. Любовь его была чиста, он с радостью и лёгкостью пожертвовал бы своей жизнью, и всё бы отдал ей, своей прекрасной даме! Но Верке жизнь Бедова не требовалась, она не знала,
