Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
познает Бога, размышляет она, ложась спать. Но не сейчас.
Работа. Молитвы, такая же неотъемлемая часть аббатства, как сырость и ветер. Поля, свиньи, сад.
И Алиенора, по-прежнему пленница. Загнанная в клетку королева – незаживающая рана Мари. Алиенора по-прежнему не отвечает на ее письма. Это сводит Мари с ума.
Прибывает горластая и надменная новициатка с такими густыми черными бровями, что кажется, будто по ее лицу ползут две гусеницы. Не удосужившись выучить язык жестов, она кричит в трапезной: латука мне! Рыбы! После долгих дождей выдается теплый день, новициатки берут корзины и бегут в лес по грибы. Находят круг небольших грибов – заостренные шляпки, задранные кверху края – и завязывается спор. Другие девицы пытаются убедить новенькую, что грибы ядовиты, но та отвечает: нет, дома я их брала, они очень вкусные, новенькая повышает голос, кричит во все горло, срывает пригоршню грибов и запихивает в рот. Остальные новициатки отворачиваются, молча берут корзины. Наконец звонят к вечерне; новенькой нет. Вскоре ее находят мертвой меж двух мшистых пней, на синем лице застыла злая гримаса, распухший язык торчит изо рта, точно бледный гриб.
Мари сорок пять. В обители девяносто шесть монахинь, двенадцать облаток, все ловкие и умелые. Аббатство богато.
Наконец однажды днем, в грозу, слепая поющая никчемная добрая аббатиса Эмма ложится на смертный одр и уже не встает – больше музыка, чем плоть.
Мари сорок семь. Из Рима, Парижа, Лондона ее шпионки шлют тревожные письма: Иерусалим вновь пал под натиском неверных.
Мари плачет. Досадует, что в детстве, отправившись в крестовый поход, так и не побывала в Иерусалиме. Неувиденный, желанный, грезившийся во снах, он врастал в нее год за годом и в конце концов превратился в идеальный город, совершенное место, с ним не сравнится ни один смертный город. Кедры, смоковницы, лилии, газели. Но теперь Иерусалим пал, и в земном царстве ее Бога образовалась прореха. Сквозь такие прорехи просачивается великий грех. Мари ночами не спит, со страхом чувствуя приближение черной тучи. И ужас ее тем сильнее, что остальное покрыто мраком, глаза ее бессильны прозреть грядущее. Правда и то, что не спит она, потому что проклятие Евы покидает ее тело во всполохах пламени, поджаривающего Мари изнутри.
Внутреннее пламя пробивается наружу, лижет кожу. Отвратительно. Мари беспокойно вскакивает и бежит.
Монастырский пруд темен и матов. Ночь безлунная.
Мари чувствует, как на холме позади нее горбится монастырь, наблюдает за ней в полусне. От земли идет жар, лягушки бьют в барабаны, какие-то насекомые стрекочут во множестве, какая-то одинокая ночная птица издает звуки.
Тело ее одержимо, оно пышет зноем, под кожей ее клокочет пламя, жар его нестерпим, она мчится к мерцающей воде. Ночь с ее глыбами мрака вихрится вокруг Мари. Долой башмаки и чулки, влажные от ночной росы, грязь холодит подошвы, вода доходит до щиколоток, с силой тянет за подол, за колени за срам за живот как прохладно за грудь за руки, мокрая шерсть тащит ее тело вниз. Потревоженные лягушки смолкают. Горит лишь ее голова, вода переливается через ткань у подбородка. Тело как собака в темной воде. Образ из детства: огромный глупый алан августовским днем плавает в реке, виден лишь бурый нос. Мари вспоминает собаку – та давно издохла, – и грудной смех скользит по поверхности пруда, отражается эхом на дальнем его берегу.
Зной уходит из тела Мари, его сменяет прохлада, облегчение. Эти вспышки невыносимы, они сводят с ума.
Мучительное – одежда отяжелела – возвращение на берег.
Там кто-то стоит. Сердце Мари сжимает невидимая рука. Страх: плетями по спине, голодный желудок, унижение достоинства приорессы. Так тому и быть. Она не станет молиться попусту, просить Пресвятую Деву прекратить это. Шаги ее тяжелы, она поднимается к берегу. Вырисовывается бледное лицо в темном хабите: сестра Эльфгифу, весноватые круглые щеки, длинные бледные ресницы, древний саксонский род.
Приорессе приспела охота устроить ночное купание, со смехом в голосе спрашивает Эльфгифу. Как странно французский звучит в устах этих англичанок, тридцать лет в обители, а ухо выросшей на континенте все не привыкнет.
Нет, отвечает Мари, это было смирение плоти. А теперь, когда она знает, что сестра за ней наблюдала, и смирение гордыни.
Сестра Эльфгифу протягивает руку, помогает вытащить тяжелое тело на берег. Какая она невеличка, впрочем, как все они по сравнению с Мари, макушка Эльфгифу ей до ключиц. Сестра помогает Мари снять убор, покров, чепец.
Эльфгифу говорит, что слышала, как приоресса выбежала во двор, и догадалась, куда та идет. Мать Эльфгифу тоже рано утратила проклятие Евы. Однажды они видели, как она в метель совала снег себе за корсаж.
Дыхание ночи так приятно шевелит стриженые волосы Мари, прохладный воздух облекает голову. Эльфгифу наклоняется, берется за подол скапулярия, с усилием поднимает его. Теперь подол хабита. Такая свобода. Оторопь: сестра тянется к подолу льняной сорочки, но в обители не обнажаются, в обители раздеваются догола лишь раз в месяц, чтобы помыться, у ночи есть глаза. Но после пруда Мари охватила истома: всякий раз, как вспышка жара покидает ее тело, кажется, будто из него вынули кости. Что за беда, если Эльфгифу ей поможет. И Мари позволяет обнажить свою кожу, взгляд сестры точно прикосновение пальцев, в руках ее сухое льняное полотнище, оно трется в ночи о ее тело. Эльфгифу укутывает Мари чистым полотнищем, коснувшись чепцом ее обнаженной груди.
Удивительно, хотя в глубине души вовсе не удивительно. Губы Эльфгифу теплые, дыхание свежее, по пути сюда в темноте она пожевала мяту, кожа ее нежна.
Нет, думает Мари, безжалостная к себе, понимая, что ответ “да”. Она слаба.
Эльфгифу уже стоит без покрова и без чепца, без пояса, без скапулярия, без хабита, она смеется и, не удосужившись снять льняное полотнище, берет руку Мари, такую огромную в ее собственных мозолистых ладошках, прижимает к своему средоточию, пальцы Мари ощущают восхитительную влагу, погружаются в нее, точно в лесной мох, податливый и густой, Эльфгифу еле слышно постанывает от прикосновения губ Мари. Они опускаются на колени на сырой и теплой земле. Там у Эльфгифу пахнет ячменем, шнитт-луком, морской солью и речной грязью. Тихая музыка ее дыхания так близко, лягушки, позабыв о том, что воду их потревожили, вновь затягивают песни. Пальцы Мари так ловки. Наверное, Эльфгифу одна из тех, кто таится, в обители их немало, после того как Нест открыла Мари глаза, та замечает, как сестры обмениваются поцелуями близ кустов ежевики, ночью дожидаются возле уборной, пока другая фигура, крадучись, явится
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
