теперь — механики по точным работам или аптекари? — вопрошал Брадшо, стараясь взять веселый тон. Сборщики трав или строители автоматов?
Без нашего заказа мы в этом городе и в этой стране ничто, сказал Кокс. Сгоревшие до золы пряности станут сердцем, душой нового хронометра, шлаки огня, который неумолимо съедает последние часы жизни, обращая в прах все материальное и даже само время.
Письмена Цзяна, какими он записывал свой отчет начальникам, информирующий их о новейших продвижениях английского мастера, в первую очередь говорили о результате, каковой будет виться над зубцами и сторожевыми башнями миниатюрной стены: сюнькао, яньюнъ и мэйянь — дым, угольный дым, дымные клубы... Мастер из Англии намерен построить огненные часы, чтобы сжигать время в их механизме.
Но до поры до времени — пока он еще рассчитывал потребность в материалах для своей Великой стены, записывал, сколько надобно унций золота, сколько рубинов и брильянтов, что украсят эти часы и, раздробив дневной и свечной свет на сотни лучей, заискрятся в глазах наблюдателя, — до поры до времени Кокс хотел, чтобы его товарищи сообразно вековым рецептам благовонных курений, в иные дни окутывавших целые дворцы сизыми клубами, замешивали тесто из размолотых пряностей, гуммиарабика и угольной пыли тропической древесины и катали из него шары и шарики разной величины.
Это горючее будет в переменных дозах высыпаться из воронок, спрятанных внутри механизма, на те или иные скаты и оборонительные ходы на верхушке Стены, а с них на жаровни и там, высвобождая различнейшие ароматы — от вони старости и запаха холодного пота до цветочных благоуханий и всевозможных ароматов воспоминаний, — сгорать до той золы,масса которой в итоге и станет движителем хронометра.
Жаровен будет пять, по числу сигнальных башен, и зола, падающая в отверстия их днищ на точные весы, способные измерить даже вес волоска, заставит связанные с приводными валами чаши весов опрокидываться и таким образом даст решающий толчок большой или малой шестеренке часового механизма.
В соответствии с разной скоростью то стремительного, то медленного процесса сжигания, который производит золу, дым и все благовонные, пресные или едкие запахи, эти часы будут также менять свой ход и в непредсказуемой последовательности идти порой быстрее, а порой даже на миг останавливаться, меж тем как дым из сторожевых башен окутывает их белой пеленою...
Ведь для того, кто лежит на смертном одре, сказал Кокс — разговор происходил утром, когда свет и тепло наводили на мысль о скором окончании зимы и со двора перед мастерской доносилось пение дрозда, — ожидает палача, или где-то на поле брани, либо в безлюдной пустыне бесконечно далеко от всякой подмоги борется со смертным страхом... для него уже нет бега времени, есть только скачки, падения с одного уровня умирания на другой, скачки, падения и парения, превращающие секундную стрелку в часовую, меж тем как через двадцать или сто вздохов одно движение часовой стрелки словно бы растягивается на дни и недели — либо все стрелки на всех уровнях внезапно замирают в предчувствии вечности.
Это будут часы? — спросил Брадшо.
Еще одна игрушка, сказал Локвуд.
И чем же, спросил Мерлин, движимые сыпучей золой часы будут отличаться от нашего серебряного кораблика, движимого дыханием или ветром? Искрящиеся серебром детские часы — от этой червонно-золотой курильницы смерти?
А чем одни часы отличаются от других? — сказал Кокс. Наблюдателем, тем, кто пытается считывать с них свое время и остаток своей жизни.
Тогда бы мы с тем же успехом могли отправить наш серебряный кораблик в плавание через камеру смертника или через смрад комнаты умирающего... а эту вот золотую стеночку поставить у колыбели новорожденного, сказал Мерлин. Бег времени обнаруживается на циферблатах подобных автоматов равно как для умирающего, так и для новорожденного,для которого этот бег едва начался.
Не только матери, но и новорожденные порой умирают при родах, сказал Кокс. Что бы мы ни строили — часовой механизм, машину, — может сделать зримым лишь содержимое нашей собственной головы, плюс в лучшем случае желания владельца или заказчика.
И это все? — спросил Мерлин.
Да, все, ответил Кокс.
На следующий день, когда Кокс еще раз во всех подробностях описывал Цзяну конструкцию, чтобы переводчик и посредник мог передать расчеты и перечни своим начальникам и их поставщикам, у его товарищей порой возникало впечатление, будто Цзян записывал не нужные материалы, а лишь то, что приходило ему в голову во время Коксовых объяснений. Он слушал как бы с безучастным видом, кисточкой нанося на бумагу свои письмена, без мало-мальски очевидной связи с тем, что Кокс говорил ему о принципах действия огненных часов. На его лице появилось внимательное, даже испуганное выражение, только когда Кокс заявил, что хочет как можно скорее — вместе с Мерлином — побывать у Великой стены на участке Цзиныпаньлин, дабы наконец-то увидеть собственными глазами и зарисовать сей бастион, противоборствующий самому времени, а уж потом окончательно определить форму огненных часов.
Горы Янь, где проходит этот участок стены, запретная военная зона, сказал Цзян.
Разве я шпион? — спросил Кокс.
Таков каждый, кто видит не предназначенное для его глаз, отвечал Цзян, ведь пускай и ненамеренно, он все же когда-нибудь опрометчиво заговорит с непосвященными о том, что слышал или видел.
Шпион, сказал Кокс, а как назвать человека, который хочет удержать меня от исполнения воли императора? Моя работа требует созерцания Великой стены. Часы во всех деталях должны походить на тот участок стены, который выткан на шелковом ковре в чайной комнате гостевого дома и, как много недель назад говорил сам Цзян, в точности изображает участок между Сыматаем и Цзиньшаньлином. Там стена поднимается по кручам к горным хребтам и вершинам и с этих высот, нередко заоблачных, так же круто снова уходит вниз, в темно-зеленые скалистые джунгли.
После такого заявления Кокса Цзян два дня кряду в мастерской не появлялся. Когда утром третьего дня, ближе к полудню, он постучал в дверь, с небольшим багажом и в сопровождении шестерых тяжеловооруженных всадников, Кокс подумал, что это арест.
Всадники походили скорее на воинов, собравшихся на битву, чем на гвардейцев, что ежедневно эскортировали англичан, и были обвешаны копьями, луками, полными стрел и украшенными ракушками кожаными колчанами, кинжалами, мечами и увесистыми мушкетами в черепаховых узорах. (Лучник, не сколько часов спустя якобы услышал Мерлин от одного из этих всадников, лучник в бою по-прежнему проворнее и смертоноснее мушкетера, который должен через дуло с помощью шомпола набить свое оружие порохом, держа во рту наготове свинцовую
