— Я… я желала ему смерти, мне было приятно смотреть на его страдания, Дэн. Такого со мной никогда еще не было. Что это со мной?
— Эй, детка… — успокаивала ее Нелли.
— Да… Это вполне понятно, — кивнул головой Дэн. — На самом деле.
— Правда? — переспросила Эми. — А мне нет… Если бы ты знал, что творится у меня в голове. Что-то топкое и зловещее, как зыбучие пески.
— Я понимаю, — тихо ответил брат. — Я и сам не люблю то, что иногда бывает у меня в голове. И тогда я начинаю выкарабкиваться оттуда.
— То есть? — спросила она.
— Ну, например, если эта гадость поселилась у меня в сознании, то я вылезаю из своей головы и перехожу в другое место, например к себе в ноги или иногда в пальцы ног… Или еще в плечи. Но в основном сюда. — Он похлопал себя по груди и покраснел. — Знаю, это глупо.
— Ничего подобного, я бы тоже так хотела. Как ты это делаешь?
— На самом деле это не делают. Это само получается. Каждый раз. Хочешь ты того или нет. И тогда надо как бы открыть в себе ставни и выскользнуть наружу.
Эми сделала глубокий вздох. Как это похоже на Дэна… Она закрыла глаза, и перед ней одно за другим промелькнули все события последних дней. Она подумала об Алистере и охоте за ключами. О Дэне и его путешествии внутри себя.
«Открыть в себе ставни».
Зыбучие пески рассыпались. Ей вдруг стало легко и хорошо. И тут в ней словно прорвало плотину, и она наконец смогла расплакаться.
— Я ненавижу себя, — всхлипнула она. — Мне не нравится то, что творится у меня внутри.
— А что у тебя там? — спросил Дэн.
«Я не хочу, чтобы мне было хорошо, — твердила она себе. — Когда тебе легко и хорошо, становишься уязвимой и слабой. Начинаешь всех жалеть. А когда жалеешь, то веришь. А верить никому нельзя. Надо быть жесткой и злой».
— Ну что у тебя за дурацкие мысли в голове, Дэн! — закричала она на брата.
— Ха, тебе стало легче, правда? Ты снова счастлива, да? И рада за Алистера? — расплылся в довольной улыбке Дэн.
— Да, но я не хочу, чтобы так было! — Эми вытерла слезы. — Не хочу! Он вечно выходит сухим из воды. Он такой неуязвимый! Мама с папой не спаслись! А он смог! И еще, и еще раз! Нет, уж лучше бы он умер. Он заслуживает смерти гораздо больше, чем они.
— Эми? — позвал ее Дэн.
— А я не хочу за него радоваться и праздновать его побег! Потому что это предательство по отношению к маме и папе!
Дэн опустил голову. Какое-то время они ехали молча.
— Но ты все равно рада, что он не погиб, я знаю. Ты просто ничего не можешь с этим поделать и поэтому злишься, — сказал он через некоторое время. — Мне кажется, что мама с папой гордились бы тобой. Они любили жизнь. И знали ей цену. Это то, что делало их непохожими на других Кэхиллов. И на Мадригалов.
Эми молчала. Да, он прав. Конечно, Дэн совершенно прав. Нет ничего более ужасного, чем самой превратиться в Мадригала или стать похожей на них.
Порой — нет, не часто, а только порой. — Эми ужасно хотелось обнять своего брата. Но при последней попытке он молча вывернулся из ее объятий и после у себя на майке написал большими буквами: «ОЗ». «Обниматься запрещено». Поэтому она только улыбнулась ему.
— И откуда ты все это знаешь, Дэн? Ведь ты тогда был еще совсем маленьким? Неужели они остались у тебя в памяти?
— Нет, не в памяти, — ответил он. — Кое-где в других местах…
* * *
«Поверните направо…» — умиротворенным голосом произнес навигатор.
— Спасибо, Карлос, — ответила ему Нелли. — Я выйду замуж за Карлоса. Он все делает, как я хочу. И ни на что не жалуется.
Их новенький GPS, который они прозвали Карлосом, уверенно вел их в сторону центрального района Йоханнесбурга. Пред ними открылась панорама города со сверкающими в лучах солнца зеркальными небоскребами, тесно столпившимися вокруг устремленной ввысь башни, которая возвышалась над всеми, словно гигантский скипетр.
Эми с головой ушла в путеводитель. Более того, она уже битый час читала вслух. И от этого время застыло на месте — по крайней мере, часы тянулись, как сутки. Так, во всяком случае, казалось Дэну.
— «Западная часть автотрассы N1 является частью окружной дороги вокруг города и самым загруженным участком пути во всей ЮАР, — цитировала она. — Следуя далее, вы проезжаете Холм Конституции и башню Хиллброу, которая является одним из самых высоких зданий во всей ЮАР. Это здание напомнит искушенному путешественнику о башне Космическая Игла в Сиэтле, которая является более скромной версией башни Хиллброу».
— Кх-кх… Эми… — неуверенно начал Дэн. — Мы приехали… ку-ку… Вот она, перед нами.
— Нам нужен выезд на Яна Сматса, — продолжала Эми.
— Нелли, так могут звать только твоего парня, — сказал Дэн.
— Только посмей! Я теперь люблю Карлоса и буду всю жизнь ему верна. И мы будем делать, как он говорит. Сейчас он нам скажет, где здесь выезд.
— Сматс на самом деле Сму-у-утс. Это африканер. Он был военнокомандующим и премьер-министром ЮАР, — ни на кого не обращая внимания, Эми продолжала лекцию. — Он был сторонником апартеида. То есть расовой сегрегации… Но в тысяча девятьсот сорок восьмом году он изменил своим политическим взглядам и резко выступил против режима апартеида и расовой дискриминации. И в результате проиграл выборы. Представляете? В смысле какие были нравы и отношение к африканскому народу, который первый тут начал жить? И президентом мог стать только тот, кто поддерживал этот античеловечный порядок.
— Могли бы и не голосовать за плохих, — разумно предложил Дэн. — Как у нас в Штатах… иногда бывает…
— Да ладно, мы от них не так уж далеко ушли… Можно сказать, дышим им почти в затылок, — подключилась к дебатам Нелли. — Вот мой отец… Педро Гомес, например… Его выпихнули из того города. За черту оседлости, так сказать… Там ненавидели мексиканцев. За то, что они любят стоять на улицах. Ну а что тут такого, если это у них в крови? И потом, они не просто так стоят, а ждут, вдруг подвернется какая-нибудь работа? Вдруг подойдет богатый фермер и возьмет их на работу… А моя бабушка? Она мечтала обосноваться на Юге, пока не столкнулась там с реальностью в виде такой небольшой таблички, которая висела над фонтанчиком с питьевой водой: «Только для цветных». А она и сама не знала, какого она цвета. Но сам факт того, что ей вообще пришлось об этом задуматься, был ей ненавистен. А что? Как вы думаете, откуда в пятидесятые, в шестидесятые было столько маршей протеста и демонстраций на улицах?
— Больные люди, — ответил Дэн.
Он вспомнил картинки в учебниках и скучнейшие документальные фильмы, под которые целыми днями в кресле храпела их тетя Беатрис.
— Болезнь приходит сама, независимо от того, хочешь ты этого или нет, — заметила Нелли. — А это дело рук самого человека. В ЮАР всегда господствовал апартеид, даже во времена колониального режима. Например, аборигенам запрещалось после заката солнца находиться в белых городах. Либо им требовались специальные пропуска, иначе их за это просто бросали в тюрьму. И так в ЮАР было всегда. Но официально этот режим был признан только в сороковых годах двадцатого века, и тогда он получил название «апартеид». Это означало, что теперь все люди официально разделялись на черных, цветных, белых и индейцев. Если ты что-то среднее между черным и белым, то, значит, ты цветной. А если ты не белый, то тебе нельзя голосовать. И ты можешь жить только в сегрегированных районах. Это как индейские резервации у нас в Америке, но только здесь эти области назывались Бантустаны. У них были свои школы, врачи и все остальное — все самое плохое, конечно. Правительство превратило эти Бантустаны в отдельные мини-государства, ввело особый паспортный режим для цветного населения и таким образом контролировало передвижения людей, издав специально для этого новые иммиграционные законы. У них были автобусные остановки только для белых и только для черных. И жениться можно было людям только одной и той же расы, а смешанные браки были строго запрещены.
