Киреевна и спрашивает, как дела, мол, девица у тебя.
— Всё, как прежде, — вздохнула Груня, — не нашла я своего суженого, и Купала не подсказал.
— Погоди, — улыбается соседка, — и к тебе счастье найдёт дорожку!
В тот же вечер прибежала к Груне подружка, пошли, говорит, ко мне на вечёрку, в гости, мол, приехал дальний родственник с сыновьями, невест приглядывают. Ну-ка, кто из них и тебе глянется!
— Ой, не знаю, — молвит ей в ответ Аграфена, — поди-ка на меня и не посмотрят. Вон, сколько в селе красавиц!
Ну, согласилась всё ж таки. Собирается Груня, а сама себе думает, может встречу там своего молодца. Носочки-то связала на большую ногу. Немалого росту должен быть парень.
Повздыхала малость, носочки взяла с собой на всякий случай, на груди спрятала и пошла.
Во дворе у подружки стол накрыли праздничный, гостей во главе посадили. Груня, ясно дело, на парней приезжих сразу глянула. Все среднего росту, не богатырского. «Видать, зря я пришла! — так думает. — Нет здесь моего наречённого!» Тут встал гость-родственник, чарку поднял за здравие хозяев, выпил стоя, сел и пеняет:
— Сын мой старшой не со мной за столом сидит, а где гуляет, не знаю! Сердит я на него шибко! Уж давно ожениться должен, а всё не соглашается!
Груня слушать не стала, тихохонько из-за стола вылезла и бочком к воротам направилась. Только из ворот вышла, а навстречь незнакомый парень росту высокого, сам кудрявый, улыбчивый и глаза синие-синие. Ну, всё, как она мечтала! Растерялась девушка, стоит, молча, смотрит. А парень прямиком к ней и кланяется в пояс:
— Прими, — говорит, — Груня, подарочки от меня да скажи, люб ли я тебе.
И подаёт ей ленточку алую и венок засохший. Она взяла молчком, слова все куда-то пропали. А парень дальше продолжает:
— По нраву ты мне пришлась ещё с первой встречи в лесу. Неприметно шёл за тобой, любовался. А потом веночек твой из реки выловил, сохранил вот, до сей поры. А ещё привёз я тебе колечко обручальное — и протягивает серебряное кольцо с алым камешком. Не простое, слышь-ка! В камешке ровно цветок алый горит, а вокруг листочки беленькие.
Тут и Груня носочки достала:
— Примерь-ка, мил дружок, — молвит, — по твоей ли ножке подарок?
Тот ничего, надел. А они, слышь-ка, в самую пору ему! Ну, конечно же, повёл он Груню к отцу:
— Вот, батюшка, моя наречённая! И никакой другой не хочу!
Сватов, знамо дело, выслали, сговорились на осень свадебку сыграть. Всё, как положено. Богомил — так парня-то звали — Груню крепко любил. В свою деревню увёз, в новую избу, что уже готовая стояла, хозяйку ждала. Жили они хорошо, ругались редко. А уж если и разругаются, то Груня поскорей в колечко смотрит на цветок, а Богомил на рисунок носочков. Поглядят, да и заулыбаются, сердца-то и оттают.
Груня ещё много чего в своей жизни связала. И все рисуночки разные, не повторялись никогда. А те, первые носочки, передала она своей дочери старшей, а та своей. Надевали их мужчины только раз, перед обручением. Вот так и выбирали себе мужей в том роду. И все они, как на подбор, высокими были да крепкими мужиками. Не зря, видать, Груня так долго счастья своего дожидалась!
Заповедный колодец
Обычно в селе, как весна начинается, так и выбирают общественного пастуха для лошадок. Он в ночное отправляется с ними на пастбище, ночью трава силу имеет большую, для животных шибко пользительно. Для этого у нас всегда брали мужиков постарше. А к ним в подпаски назначали двух, трёх подлеток-мальчишек[92]. На ту пору в пастухах значился старик Пантелей. Народ посмеивался над ним:
— Тебе, дядя, не лошадок, а коров пасти надо!
Почему так? Имя его делили на две части Пан и теля, телок, корова, то бишь, пан над коровами, главный, значит. Ну, Пантелей на это шуткою тоже отвечал.
— Я, — говорит, — имя сменить могу. Зовите меня Пан-коней!
В подпаски в то лето выбрали ему двух мальчишек — Осипа и Олега. А у старика много всяких сказов наготове. В первую же ночь, как только костерок развели, он и говорит им:
— А что, огольцы, не слыхали вы сказ о заповедном колодце?
Мальчонки переглянулись и головами мотают.
— Рассказать что ли?
Те посопели и кивают согласно. Тут старик и сел на своего конька. Он же спал мало — нет сна в старости, а болтать мог сколь угодно долго.
— В давние времена в этих степях жил другой народ, моголы. Всё их богатство — хорошая лошадь, а у кого стадо коней, тот и вовсе царь! Почему моголы? Каждый из них был воином, хорошим воином. И каждый из них говорил, что всё может, даже голый, если под ним конь славный. Так и говорили о них — всё могут голыми, а потом уж прозвание им стало — моголы. Так вот, лошадок они холили, что детей. С ними и спали и ели бок о бок. Лишился коня — считай, пропал! Изб не рубили, селений не было, жили на ходу, воевали и умирали в седле. Вишь, поймать их нельзя было никак! Сегодня тут, а завтра — ищи ветра в поле! Степь велика! Разве сыщешь? А чем занимался этот народ? Кочевали по степи. А потом появился у них хан, по-нашему царь, Хангиз (Чингиз). И задумал он покорить всю землю. Пошёл войной, много бед натворил. И награбил много сокровищ. Пришло время умирать ему. Похоронили его тайно, никто не знает, где. Кто говорит, что в горе он покоится, а кто рассказывает о большом кургане. А я вот слышал другое.
Тут Пантелей примолк, прислушался.
— Что-то лошади беспокоятся, — он привстал, вглядываясь. — Ну-ка, шумните[93], ребятки, вдоль табунка.
— Так собаки спокойно лежат! — Осип указал на трёх крупных волкодавов.
— И то верно! — дед снова устроился у костра поудобнее. Помолчав, он продолжил:
— Перед смертью хан огласил волю, велел похоронить себя в тайном месте, чтобы никто никогда не смог найти его могилу. Исполнили, знамо дело, всё, как есть. Но не в кургане схоронили, а глубоко под землёй. Там, слышь-ка, ходов полным-полно сделали, палат без счёту изукрашенных! Потом убили всех, кто знал о могиле. Остались в живых только самые верные друзья. Табун лошадей гоняли они на том месте, чтоб нельзя было понять, где спрятаны подземные покои, опосля сами себя зарезали.
Пантелей замолк. Парнишечки слушали,
