Но дома меня поджидал сюрприз. Он сидел в гостиной. Постарел… Мы не виделись восемь месяцев — оказалось, этого достаточно, чтобы я заметила, как он изменился. Грузная медвежья фигура тяжело просела на диване. Даже пиджак на нем выглядел каким-то несвежим. Его взгляд блуждал по комнате, упорно возвращаясь к одной и той же точке на стене — пустому квадрату, где раньше висели коровы. Жорж не умел злиться. Он принадлежал к типу мужчин определенно добродушной внешности, с мягкими чертами лица, не способными ожесточаться даже в минуту искреннего раздражения. Полагаю, прежде он от этого сильно страдал, но потом превратил свою кротость в нечто вроде фирменной марки. При виде меня он вздрогнул и выпрямил спину, поерзав на сиденье.
«Веселенький костюмчик», — заметил он и улыбнулся печальной улыбкой. В роли взрослого он столь явственно ощущал себя не в своей тарелке, что меня неожиданно охватило желание взять его на ручки и спеть ему ласковую песенку. Что-нибудь вроде: «У собачки боли, у кошки боли…» А потом сказать, что это ничего, что скоро все пройдет — хотя я знать не знала, что за проблема привела его сюда. Хотя нет, знала, вернее, догадывалась. Он явился сводить счеты. Навязать мне один из тех тоскливых разговоров, которые часто ведут слишком стремительно расставшиеся супруги. Ужасная перспектива. Впрочем, имея дело с Жоржем, особенно опасаться не приходится. Я скинула дождевик и бросила его на диван.
Осторожнее, Эжени. Помни, что ты не обязана быть любезной с этим человеком. Он этого не заслуживает, согласна? Он обошелся с тобой как с ненужной тряпкой, и ты дала себе слово никогда об этом не забывать. Слишком простой способ — рассчитывать, что время исправит зло, которое ты причинил другому.
— Вот, жду тебя, — сказал он.
— Вижу.
— Бетти меня впустила.
— Я догадалась.
— У тебя все хорошо?
— Да.
Он поднялся и двинулся инспектировать гостиную, ненадолго останавливаясь перед каждым пропавшим предметом. Они ведь исчезли не бесследно. На стенах остались желтые полосы вокруг снятых картин, на ковре — вмятины от ножек мебели, похожие на отпечатки крохотных подошв. Вся комната производила впечатление больной, покрытая не успевшими затянуться ранами. «Я видел на тротуаре пару-тройку своих книжек». Действительно, мебель — даже самая уродливая — уже к следующему утру обрела в нашем не самом оживленном квартале новых владельцев, а вот большая часть книг по-прежнему валялась бесхозная.
«Мне позвонила Эрмина, — снова заговорил он. — Ты в курсе, что она очень волнуется?» Я ничего не ответила. «Не знаю, что именно тут происходит, но она сказала, что у тебя тут живет молодой парень, которому ты платишь деньги…»
— Тебя это шокирует? — перебила я его.
— Немного. Нет, если быть честным, очень сильно. Ты делаешь глупости, Эжени. Что на тебя нашло?
— Не знаю.
— А мебель тебе чем помешала? Могла бы хоть продать в крайнем случае… Но нет, ты как ненормальная швыряешься своим добром направо и налево! Это возмутительно!
— Не спорю.
— Что подумают твои знакомые?
— Откровенно говоря, мне это безразлично.
Он распалялся все больше, а я даже не могла отгородиться стеной от его гнева, настолько нормальной и оправданной казалась мне его реакция. Все правильно, он должен кричать, это в порядке вещей. Я только хотела облегчить ему задачу.
— Прекрати молчать. Что с тобой? Ты сошла с ума? Может, доктор Ламарк выписал тебе новое лекарство?
— Нет, что ты.
— Тогда что тут творится, черт подери?! — заорал он.
Схватил меня за плечи, с силой вцепившись в них. Я прикрыла глаза, готовясь к тому, что сейчас он начнет меня трясти. Но Жорж не был воякой — нет, решительно не был. Похоже, он сам не верил в свой боевой задор. Вяло разжав руки, он выпустил меня. В конечном итоге он всегда опускал руки. Проведя ладонью по лбу, он смахнул несколько выступивших бисеринок пота. Когда он снова заговорил, его голос звучал жалобно.
— Послушай, Эжени, что все-таки это значит? Объясни мне, пожалуйста.
— На сколько лет моложе тебя Изабель? На двадцать? Или на тридцать? — с невинным видом спросила я.
— Это совсем другое дело, — сухо бросил он. — Я ей не плачу. — Его тон снова начал повышаться.
— Ну разумеется. Не прямо.
Он вдруг вскочил и повернул ко мне оскорбленное лицо.
— Кажется, ты только что назвала ее шлюхой?
— Нет. Жизнь не так проста, Жорж. Насколько все было бы легче, если бы люди делились на хороших и плохих. На шлюх и клиентов.
Он смотрел на меня с удивлением. Мы давно не разговаривали, а если и разговаривали, то обменивались лишь привычными банальностями. В наших беседах не было места голой правде. Он уселся напротив меня и понимающе потряс головой.
— Я понял, Эжени. Теперь я все понял. Но ты бы хоть не выставлялась напоказ! Это пошатнет душевное равновесие Эрмины.
Тут я от души рассмеялась:
— Если дело только в этом, то успокойся. Никакой опасности нет. О том, что такое душевное равновесие, ей неизвестно. Можно сказать, что в этом отношении мы с тобой проделали прекрасную работу.
— Что могли, то и сделали.
Вошла Бетти с подносом: очень крепкий кофе, никакой сахарницы и маленький сливочник. «Это вам, месье». Нежно улыбнулась моему бывшему мужу и подала ему его чашку. Затем принесла мой зеленый чай. Она воспроизводила ритуальные жесты докризисной эпохи. Я подозревала, что она разыгрывает эту сцену с целью пробудить в нас ностальгию по былым временам, как обычно делают дети разведенных родителей, продолжающиеся надеяться, что в один прекрасный день мама с папой снова станут жить вместе. Бетти наши детские глупости порядком наскучили.
— У меня больше нет денег, ты в курсе? — спросил он. — Подруги тебе, наверное, говорили. У меня ничего не осталось. Даже на твои алименты.
Я пожала плечами. Честно говоря, я, как ни старалась, не могла заставить себя всерьез интересоваться подобными вещами. Слова казались мне лишенными смысла. Разумеется, я понимала, что от них зависит мое будущее. Но это не мешало мне находить их надоедливыми. Чего я точно не хотела, так это скучной череды спокойных лет без вкуса и запаха. Чего мне не требовалось, так это гарантии того, что до самой смерти я обречена без конца повторять одни и те же жесты и поступки.
«Эжени, это еще не все. Твоя дочь рассказала мне о чеке. Эти деньги — твое наследство. Все, что у тебя есть. У тебя просто нет средств на безумства. Что ты станешь делать, когда этот парень уйдет? А он уйдет, не сомневайся». Я потрясла головой. К чему столько вопросов? Я почувствовала приближение мигрени. Говорить совсем расхотелось. Жорж смотрел на меня с выражением бесконечной печали. «Нет, нет, нет», — как заведенный, твердил он, покачивая головой, но я уже перестала понимать, о чем он. У него хватало поводов для недовольства: он обеднел, он готовился стать отцом, да еще я не желала его слушать. И все же, глядя на этого большого усталого мишку с замутненным глубокой грустью взором, я снова поймала себя на желании взять его на руки и спеть ему тихим голосом: «У собачки боли´, у кошки боли´, а у мальчика пройди…»
