Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 176
на Энгеланд». Но Шекспир оставался самым популярным драматургом в нацистской Германии [70].
Еще более удивительным образом в феврале 1940 г. в Гамбурге прошел фестиваль свинга, собравший более пятисот молодых людей. Играли только английскую и американскую музыку, танцевать разрешалось только свинг и джиттербаг[3]. Специально чтобы подразнить нацистов, юноши-подростки, имевшие лишние деньги, облачились в английские спортивные жакеты и рубашки с запонками, надели шляпы как у Энтони Идена и превратили высмеиваемый зонтик Чемберлена в модный аксессуар. Девушки распустили волосы, накрасили ногти лаком, подвели брови карандашом и, чтобы окончательно подчеркнуть отказ от нацистского идеала немецкой женщины, не пользовавшейся косметикой и не носившей каблуки, накрасили губы помадой. Они даже пытались разговаривать только по-английски, хотя это оказалось слишком сложно, и за некоторыми столами переходили на французский. Как будто всего этого было недостаточно, «танцоры, – возмущался наблюдатель из гитлерюгенда, – представляли собой ужасное зрелище». У него на глазах двое юношей танцевали с одной девушкой, а остальные прыгали вокруг, терлись друг о друга затылками и сгибались пополам, так что длинные волосы падали им на лицо. Когда музыканты заиграли румбу, танцоры впали в «дикий экстаз» и принялись подпевать на ломаном английском. Оркестр играл все быстрее, собравшиеся вскакивали и присоединялись к общему танцу. На сцене танцевали несколько юношей, у каждого в углу рта была зажата сигарета [71].
К глубокому беспокойству руководителей гитлерюгенда и СС, частные клубы любителей свинга возникли не только в Гамбурге, но и в других городах, точно так же традиционно ориентированных на Великобританию или Францию, – Киле, Ганновере, Штутгарте, Саарбрюккене и Карлсруэ. Обеспеченные подростки повально увлекались джазом и английской модой. Свинг-клубы были даже в Берлине, Дрездене, Галле и Франкфурте. Несмотря на свое возмущение, власти не всегда пресекали такие мероприятия, хотя они часто вызывали ожесточенные столкновения с гитлерюгендом и полицией (несомненно, если бы в Англии в это время начали собираться группы немецкоязычной молодежи, одетой в нацистскую форму, это вызвало бы точно такую же реакцию), а некоторое количество любителей свинга отправили в новые молодежные концлагеря [72].
В отдельные моменты, как, например, после покушения на Гитлера в ноябре 1939 г. или когда летом 1940 г. стало известно о продолжении войны, антианглийские настроения резко обострялись. Но это было скорее исключением. После Мюнхена отношения сторон испортились, и британская пропаганда снова начала транслировать привычные образы немецкой военщины, а германская пропаганда обрушилась на жестокость и бесчеловечность английской классовой системы, особенно подчеркивая, сколько зла та причинила бурам, ирландцам и английскому рабочему классу. В военное время Би-би-си приглашала на передачи Джорджа Оруэлла, а немецкая пропаганда тем временем перепечатывала его полемические рассуждения о бедности и превозносила участников марша из Джарроу[4]. Но англофобия проникла в немецкое общество не так глубоко, как восхищение английской культурой или, по крайней мере, уважение к имперской мощи Англии. Немногие немцы были на собственном опыте знакомы с Британией, но они имели хорошо развитые стереотипы [73].
Развивая тему действующей в Лондоне еврейской «плутократии», нацистский режим проводил явственную черту между противостоянием с Англией и ненавистью к англичанам. Вместо того чтобы пытаться подавить англофилию, нацистская пропаганда питалась ею. Немцы чувствовали, что борются за освобождение англичан от «плутократических» «еврейских» хозяев. К сентябрю 1939 г. эти идеи, которые бесконечно повторялись в последующие годы, уже проникли в сознание даже десятилетних детей – именно поэтому Детлеф пожелал, чтобы англичане получили немецкой бомбой «по своим еврейским носам».
Итак, Англия считалась противником, достойным уважения, но мучительный страх перед бомбардировками преследовал жителей Германии и Британии с одинаковой силой. Хотя до начала войны не было построено никаких бункеров и бомбоубежищ, в большинстве немецких многоквартирных домов имелись подвалы. Когда в мае 1940 г. на Гельзенкирхен и Рур упали первые бомбы, люди расчистили подвалы и начали переносить туда скамьи, стулья и двухъярусные кровати. Во второй половине 1940 г. из-за воздушной тревоги жителям Мюнстера пришлось провести в подвалах больше часов, чем за все остальное время до ноября 1944 г. Однако за весь 1940 г. во время налетов на город погибло всего шесть человек. В Гамбурге сообщали о 19 погибших, в Вильгельмсхафене – о четырех. Даже в сердце промышленного пояса Рура Карола Рейсснер могла сообщить в ноябре 1940 г., что бомбардировки не нанесли значительного ущерба и не смогли вывести из строя хотя бы один завод в Эссене. Несмотря на это, летом и осенью в столице военно-промышленной империи Круппа установили серьезную зенитную артиллерию и развернули строительство бункеров, что должно было превратить ее в один из самых защищенных городов Германии. Одновременно быстрыми темпами продолжалось строительство частных укрытий [74].
Общественное беспокойство выразилось в крайне бурной реакции на первые официальные попытки эвакуировать детей в сельскую местность. Если в Британии массовая эвакуация из городов началась сразу после начала войны, то в Германии ничего подобного не предпринимали до эскалации воздушной войны осенью 1940 г. 27 сентября 1940 г. личный секретарь Гитлера Мартин Борман разослал высшим партийным и государственным деятелям секретный циркуляр, предписывавший организовать «расширенную отправку детей в деревню». Но даже в высших эшелонах власти запрещалось называть это эвакуацией, чтобы не спровоцировать массовую панику. Режим, искренне уверовавший в миф о том, что в 1918 г. удар в спину армии нанесли гражданские, чувствовал, что должен держать лицо перед населением, моральной стойкости которого он не доверял. Если Черчилль обещал британскому народу «кровь, тяжелый труд, слезы и пот», немецкий народ поощряли думать о легких победах за чашкой кофе с пирожными.
Гитлер также отказался последовать британскому примеру и сделать эвакуацию детей обязательной, опасаясь, что это подаст населению тревожный сигнал. Официально государство в Германии даже не проводило эвакуацию, хотя правительство оплачивало издержки. Для этого был создан полуавтономный комитет при правительстве, объединивший усилия Национал-социалистической организации народного благосостояния, гитлерюгенда и Национал-социалистической ассоциации учителей. Само название программы Kinderlandverschickung (или KLV, как его стали называть повсеместно), то есть «Отправка детей в сельскую местность», напоминало о летних лагерях для детей рабочих из больших городов, организованных силами церковных и социал-демократических благотворительных организаций до и после Первой мировой войны. В 1930-х гг. нацисты переняли и продолжили эту практику. Детей отправляли на 6 месяцев в сельскую местность из «районов, находящихся под угрозой воздушных налетов». Сохранившееся старое название в каком-то смысле успокаивало родителей, особенно с учетом того, что некоторых детей из Рура вплоть до лета и осени 1944 г. продолжали отправлять просто «на оздоровление» в Баварские Альпы [75].
Хотя режим старался успокоить граждан, по иронии судьбы успех этой схемы зависел именно от того, насколько сильно родители боялись за жизнь своих детей. Страх перед бомбардировками на первом
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 176
