Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
как некий транснациональный миф об идеальном будущем для регионов распадающихся стран. Слабое историографическое освещение этого проекта мешало понять его глобалистскую сущность. Методологической базой вновь образованного культурализма стала постколониальная парадигма – посттруктуральная культурная антропология (от релятивизма школы Ф. Боаса до неолиберализма школы М. Грондоны)[52], представители которой делили бывшие республики на экономически выгодные зоны, исходя из интересов свободног рынка. Наверное, отдельно следует сказать, что постмодерная рыночная экономика является не только материальной, но и психической: она инкорпорирована в отчужденное от человека его же собственное бессознательное, образующее Символическое Реальное, или «машину желаний», – оцифрованную бездну наших фантазмов.
Будучи глубоко имплицитной, коренящейся в недрах субъектности, такая экономика должна изучаться не только с помощью классического марксизма, но и с помощью психоанализа, причем, психоанализа политического, поскольку психическая экономика маскируется идеологией, покупая и продавая политические режимы. Это и есть «идолы театра», аккумулирующие в себе идолов пещер, идолов рода и идолов рынка: ведь психическая экономика апеллирует к наиболее древним архаическим инстинктам человечества, распространяя национализм как новую интерпретацию хтонической мифологии и поощряя инфернальные крипторелигиозные этнические культы. Так, неолиберализм оказывается связан с возрождёнными в постмодерне самыми древними хтоническими образами, обусловленными архетипами Хаоса, Земли и порождаемых ею чудовищ (тератологией). Радикальный национализм, включенный в состав глобализма, используется последним на местах для ослабления того или иного национального государства и превращения его в сервисную ресурсную зону свободного рынка.
Хотелось бы поговорить о крипторелигиозных формах нового постмодерного культа, о некоем новом сакральном, рождающемся из архаических глубин палеолита, но уже в сетевой психической экономике. Речь идет о современном неонацизме как форме неоязычества. Там, где есть национализм, особенно радикальный, который перерастает в неонацизм, присутствует постоянная вражда. Разворачивается мифология Тени, Чужого, Чудовища, – Хаоса, который рождают сами «свои», и одновременно Хаоса, который у «своих» ассоциируется с «чужими». Бездна присутствуют в коллективном бессознательном националистов и адептов их культа, но переносится ими на внешнего врага путем проекции, трансгрессии, отчуждения, экстраполяции. В дальнейшем происходит символическая идентификация с Хаосом, с этой объективированной и отчужденной от субъекта «нации» Тенью. Так, хаос вызывает перверзивное наслаждение – чистое нуминозное чувство – смесь притягивания и отталкивания, очарования и отвращения, одурманиванивания (фасцинации) и страха, наслаждения и обиды. Реванш – это наслаждение собственной и чужой смертью.
Хронотоп национализма – это замкнутое мифологическое время «вечного возвращения» к Золотому веку, искаженная копия позитивной онтологии присутствия. Исходя из принципов овременения пространства и опространствования времени может происходить перекрестное захлёстывание синхронии и диахронии, синтагмы и парадигмы, статики и динамики в семиотической структуре этой мифологии. Так, Золотой век может ассоциироваться с пространством площади, а пространство площади восходить к истокам истории, к вечному Творению, где времени еще нет или время навеки замерло в распаде темпоральности. А. Бадью, в примерах об украинском мифологическом майдане, связывает замкнутое циклическое время неоязычества с «конечностью» (fini-tude): чистой негацией, абсолютной сиюминутностью, отрицанием людьми будущего как перспективы, неумением мыслить критически, рационально и долгосрочно[53].
Именно во времени человек встречается с Другим. Об этом говорил философ диалога Э. Левинас, пытаясь разорвать тотальность инаковостью: явлением Другого как диахронического отличия и темпоральностью[54]. Диахрония и репрезентация Иного подверглись искажению и даже извращению в негативной диалектике постмодерна. Извращенное время стало конечным. Извращенный Другой сделался инструментом ressentiment и волюнтаристским Другим, оказывающим на человека давление, занимающим негативное место «черного божества» в пантеоне новых языческих идолов. Наступило время прощаться с идолами времени: диалогом, отличием и Другим. Наступило время осознавать их границы, связанные с возрождением национализма посреди постмодерна в Восточной Европе, на российских границах. С этим, возможно, связана и принадлежность Украины к психологическому режиму ночи – ноктюрна, – согласно социологии воображаемого (имажинэра) Ж. Дюрана[55]. Причем, речь идет о воображаемом мире драматического, сумеречного, ноктюрна, который постоянно меняет знаки с плюса на минус, чередуя партнеров, подобно любовнице, сочетая акты мажора и минора в жестокой трагической пьесе истории: речь идет о метании между образом Матери (мистического ноктюрна) и образом Отца (диурна), между страданием и радостью, полной ночью и полным днем, оптимистическим фантазмом потребления и пессимистическим фантазмом смерти. Историк С. Ермаков, рассуждая об Украине, приводит в качестве примера нового космогонического мифа о вечном возвращении, напоминающего ацтекские жертвоприношения Нового года, факельные шествия в честь С. Бандеры на 1 января, заменившие ежегодный ритуал сотворения космоса из хаоса на кровавое и дымящееся реалити-шоу.
Национализму свойственно дуальное, черно-белое, видение мира: Чужие и Свои. Это видение инкорпорировано в постмодерне в тотальный монизм глобализма, причем, бинарный этнический сепаратизм рассматривается постмодерном в маске дискурса плюральности, которую напяливает на себя идол глобализма для своего выживания. Плюральность допускает дихотомический этницизм как одну из дозволенных и попускаемых ею в рамках идеи множественности форм извращенной идентичности. Бессознательное тут разверсто в его неприкрытом, непристойном, ужасающе инфернальном виде. Это – разверстая бездна Матери-Земли. Монструозность радикального национализма как реликта древней мифологии, пропущенной через либеральную призму и оцифрованной в глобальном Символическом Реальном, пугает местное население, вынуждая его постоянно находиться в стрессовом негативном состоянии и одновременно защищаться от него при помощи всё новых и новых богов и героев. Национализм вызывает у населения амбивалентные, смешанные, чувства любви и ненависти, притягивания и отталкивания Тени, очарования ею и отвращения к ней. Реальное здесь едва прикрывается Символическим: дионисовское начало первоначального хтонического хаоса «остужается» во вторичное аполлоновское начало героического эпоса, космогония сменяется на теогонию. Национализм порождает множество идолов рода и идолов пещер. Личные и коллективные предрассудки танцуют свой дикий танец смерти, провоцируя разруху и наслаждаясь ею. Так возникает садомазохистский ressentiment.
Иллюзорная компенсаторность лежит в основе комплекса неполноценности, свойственного сознанию национализма. Комплекс представляет собой мифологический нарратив, рождающийся из коллективных воспоминаний о реальных или воображаемых обидах, нанесенных или не нанесенных некогда внешним врагом этносу и якобы продолжаемых наноситься сейчас. Обиды вызывают фантомные боли, фантомные боли вызывают желание мести и расплаты. Причём, что характерно, если говорить симптоматическим языком 3. Фрейда, который не поверил в массовость историй своих пациенток об их изнасиловании в детстве, чаще всего нанесенные в прошлом «страдания» – это тоже фантом, не само изнасилование, а фантазм о нем, подспудное желание быть изнасилованной, чтобы тешить злобу и вымещать её в мир. Так, националистическое насилие оправдывает себя в качестве не нападения, а обороны от невидимого противника, в качестве вечной мести, вечного трагического чувства массы, вечного возмещения за страдания, что делает его кровавость бесконечной, – ведь она легитимирована эстетизированной в своей неистовой чувственности иллюзорно-компенсационной эстетикой боли и зла.
Компенсация требует постоянных жертв – тел героев, которые поглощает Мать-Земля. Если народ представляется
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146
