Молнии заблистали в глазах Нанон и полетели в Бискарро.
Несчастный потел от страха и отдал бы все шесть луидоров за то, чтобы стоять у своей печи и держать в руках какую-нибудь кастрюлю.
Между тем герцог взял письмо, развернул и прочитал его.
Пока он читал, Нанон стояла бледная и холодная как мрамор; она чувствовала, что в ней живо только одно сердце.
— Что за марание? — спросил герцог.
Из этих слов Нанон поняла, что письмо не может повредить ей.
— Прочтите вслух. Может быть, я смогу объяснить вам его, — сказала она.
Герцог прочел:
«Дорогая Нанон!..»
Тут он повернулся к ней; она, все больше успокаиваясь, смогла вынести его взгляд с удивительной храбростью.
Герцог продолжал:
«Дорогая Нанон!
Пользуясь отпуском, которым обязан Вам, я для развлечения поскачу в Париж. До свидания, прошу не забыть похлопотать о моем счастье».
— Да он сумасшедший, этот Каноль!
— Почему же? — спросила Нанон.
— Разве можно уезжать так, в полночь, без всякой причины? — сказал герцог.
«Да, правда», — подумала Нанон.
— Ну объясните же мне ею отъезд?
— Ах, Боже мой, — отвечала Нанон с очаровательной улыбкой, — нет ничего легче, монсеньер.
«И она называет его монсеньер! — прошептал Бискарро. — Решительно, это принц».
— Что же? Говорите!
— Вы сами не догадываетесь?
— Нет! Ни за что на свете.
— Ведь Канолю только двадцать семь лет, он молод, красив и беспечен. Какому безумству отдает он предпочтение? Разумеется, любви. Он, верно, увидел в гостинице метра Бискарро какую-нибудь хорошенькую путешественницу и тотчас поскакал за нею.
— Влюблен! Вы так думаете? — вскричал герцог в восторге от мысли, что если Каноль влюблен в другую, так, верно, не в Нанон.
— Да, разумеется, он влюблен. Не так ли, метр Бискарро? — спросила Нанон, радуясь, что герцог соглашается с нею. — Ну, отвечайте откровенно: не так ли, я угадала правду?
Бискарро вообразил, что настала благоприятная минута снискать благосклонность молодой дамы, поддакивая ей; он улыбнулся, разинув огромный рот, и сказал:
— Действительно, вы, может быть, сударыня, правы.
Нанон подвинулась на шаг к трактирщику и невольно вздрогнула.
— Не так ли? — сказала она.
— Я так думаю, сударыня, — ответил Бискарро с лукавым видом.
— Вы так думаете?
— Да… подождите… в самом деле, вы раскрыли мне глаза.
— Ах, расскажите нам все это, метр Бискарро! — вскричала Нанон, начиная чувствовать ревность. — Говорите, какие путешественницы останавливались вчера в вашей гостинице?
— Рассказывайте, — прибавил герцог, разваливаясь в кресле и протягивая ноги.
— Путешественниц не было, — сказал Бискарро.
Нанон вздохнула с облегчением.
— Останавливался, — продолжал трактирщик, не подозревая, что каждое слово падало, как свинец, на сердце Нанон, — останавливался только молодой дворянин, белокурый, хорошенький, полный, который не ел, не пил и боялся ехать ночью… Дворянин боялся ехать ночью, — прибавил Бискарро, лукаво покачивая головою, — вы изволите понимать…
— Ха-ха-ха! Прекрасно! — высокомерно рассмеялся герцог, явно попадаясь на удочку.
Нанон отвечала скрежетом зубов.
— Продолжайте, — сказала она трактирщику. — Вероятно, юный дворянин ждал господина де Каноля?
— Нет, он ждал к ужину высокого господина с усами и даже довольно грубо обошелся с господином де Канолем, когда тот хотел ужинать с ним; но храбрый барон нимало не смутился. Он, кажется, отчаянный человек; клянусь честью, после отъезда высокого господина, поехавшего направо, он поскакал за маленьким, уехавшим налево.
При этом раблезианском заключении Бискарро, видя веселое лицо герцога, позволил себе так громко рассмеяться, что стекла в окнах задрожали.
Герцог, совершенно успокоенный, наверно, поцеловал бы почтенного Бискарро, если б трактирщик был дворянином. Между тем бледная Нанон слушала каждое слово Бискарро с тем страшным вниманием, которое заставляет ревнивых выпивать чашу яда до дна…
Наконец она спросила:
— Что заставляет вас думать, что этот дворянин — переодетая женщина, что господин де Каноль влюблен в нее и что он поехал в Париж не для одного развлечения, не от одной скуки?
— Что заставляет меня думать? — повторил Бискарро, непременно хотевший передать свою уверенность слушателям, — позвольте, сейчас скажу.
— Говорите, говорите, любезный друг, — сказал герцог, — вы в самом деле очень забавны.
— Монсеньер слишком добр, — отвечал Бискарро. — Извольте послушать.
Герцог обратился в слух. Нанон слушала, стиснув руки.
— Я ничего не подозревал и просто принял белокурого дворянина за мужчину, как вдруг встретил барона Каноля на лестнице. В левой руке он держал свечу, а в правой — перчатку, которую он с любовью рассматривал и нюхал.
При этих словах герцог, который становился все веселее, по мере того как рассеивались его опасения, рассмеялся.
— Перчатку! — повторила Нанон, стараясь вспомнить, не оставила ли она подобного залога любви в руках своего друга. — Какая перчатка? Не такая ли?
И она показала трактирщику свои перчатки.
— Нет, — отвечал Бискарро, — перчатка была мужская.
— Мужская! Станет господин де Каноль с любовью рассматривать мужскую перчатку! Ах, Бискарро, вы сошли с ума!
— Нет, перчатка принадлежала белокурому господину, который не ел, не пил и боялся ехать ночью, очень маленькая перчатка, куда едва ли вошла бы ваша ручка, сударыня, хотя ручка у вас крошечная.
Нанон застонала, как будто ей нанесли невидимую рану.
— Надеюсь, — сказала она с чрезвычайным усилием, — что теперь вы, монсеньер, достаточно осведомлены и узнали все, что хотели узнать.
Стиснув зубы, с дрожащими губами, она указала пальцем на дверь, но изумленный Бискарро, заметив гнев на лице молодой женщины, ничего не понимал и оставался на месте, вытаращив глаза и разинув рот.
«Если отсутствие барона доставляет им такое неудовольствие, — подумал он, — то его возвращение чрезвычайно их обрадует. И если усладить этого знатного вельможу надеждой, его аппетит станет лучше».
Вследствие такого соображения Бискарро принял самый грациозный вид, на какой был способен, и, ловко выставив правую ногу вперед, сказал:
— Барон уехал, но с минуты на минуту может возвратиться.
