хотел, остальное пожертвовал или выбросил. Я продолжал ходить на собрания. Я работал над долгосрочной завязкой. Самым заметным для меня была неспособность сидеть спокойно или спать. Поэтому я ходил пешком.
Легче не становилось.
Я стал лучше, сильнее.
Или, по крайней мере, я так думал, пока не нажал на курок той ночью.
Собирая вещи, я вспомнил, как сидел на собраниях клуба анонимных наркоманов и слушал, как люди говорят, что они были чисты два, пять, десять, пятнадцать лет, когда у них случился рецидив, и думали: «только не я».
Но в ту ночь я понял, что это вполне мог быть я, если я что-то не сделаю, если я что-то не изменю.
Мне нужно было убраться подальше от моих старых улиц, моих старых контактов, моих старых призраков.
Мне нужно было перестать думать и пытаться покончить с собой.
Мне нужно было воскреснуть из мертвых.
——
Лазарус — настоящее время
Когда я закончил говорить, ее изящная рука опустила тост на тарелку, она стряхнула крошки с пальцев и медленно встала. Ее глаза были странно непроницаемы для того, кто, казалось, до сих пор проявлял каждую малейшую эмоцию на ее очень открытом лице.
— Ты мог бы сбить меня с ног перышком, — сказала она когда обогнула стол, подошла, встала прямо передо мной и обхватила руками мою грудь.
Совершенно сбитый с толку, мне потребовалась долгая минута, прежде чем я подумал поставить свою чашку с кофе и тоже обнять ее, сжимая, возможно, немного слишком крепко, но я только что отдал ей каждую болезненную, кровавую, ужасную, уродливую часть себя, и я чувствовал себя немного уязвимым.
— Мне жаль твою маму, — сказала она мне в грудь, ее голос был полон эмоций, отчего моя рука начала поглаживать ее по спине, — я тоже потеряла маму, — добавила она, заставив мое сердце сжаться. — БАС (прим.перев.: Боковой Амиотрофический Склероз), — добавила она, заставляя меня закрыть глаза и медленно выдохнуть. — Ей было пятьдесят два, — заключила она, качая головой, казалось, не в состоянии объяснить дальше.
И ей это было не нужно.
Этого было достаточно.
Я хотел знать, было ли это спусковым крючком для ее зависимости, насколько свежей была рана. Но я не мог спросить ее об этом. Это было то, чем ей нужно будет поделиться в свое время.
Мне потребовались годы, чтобы вообще говорить о своей маме, и даже тогда почти никто не знал подробностей о ее смерти.
— Мне жаль, милая, — сказал я, имея в виду это, когда наклонился и поцеловал ее в макушку.
— Скажи мне, что станет лучше, — сказала она, и я не был уверен, имела ли она в виду борьбу со смертью или зависимостью.
В любом случае, это был один и тот же ответ. — Это не так, но ты научишься справляться лучшим способам. И, в конце концов, это больше не будет тем, о чем ты думаешь каждый божий день, и ты сможешь начать жить снова.
— Жить звучит хорошо, — сказала она моей груди, сделав долгий, глубокий вдох и медленно выдохнув, прежде чем ее руки мягко ослабили хватку, прежде чем отпустить меня совсем.
Затем она взяла тарелку и бутылку и вернулась в спальню, ее медленная походка, вероятно, говорила о том, что ее мышцы кричали, и ей нужно было лечь, прежде чем они ослабнут совсем.
Не зная, что делать, я некоторое время суетился на кухне, ответил на несколько сообщений от Сайруса, в шутку просившего сообщить последние новости о сексе, и несколько от Росса, который рассказывал мне о деталях боя.
Еда оставалась в ней целых полчаса, прежде чем она оказалась в ванной и ее вырвало обратно. Но, по крайней мере, этого было достаточно, чтобы Адвил попал в ее организм. После того, как она вернулась в постель, я вошел и увидел, что она снова дрожит.
Я натянул одеяло и забрался к ней.
И это было в значительной степени так — держать ее в ознобе, пытаясь удержать в ней жидкость, Адвил и пару кусочков пищи, а затем чувствовать себя плохо из-за нее, когда все это снова вернулось.
Мы иногда разговаривали, в основном, чтобы попытаться отвлечь ее от того, как дерьмово она себя чувствовала — глупые мелочи, такие как шоу, которые показывали по телевизору, и еда, которую она хотела бы съесть, когда ее перестанет постоянно тошнить.
Душ. Полоскание рта. Повторение.
До раннего утра понедельника.
Глава 6
Бетани
Все было так плохо, как я и ожидала, как он и предупреждал. На самом деле, потому что я испытывала это на собственном опыте это было хуже.
Но, как он и обещал, к вечеру воскресенья симптомы начали уменьшаться. Меня перестало тошнить, и я уже начала задаваться вопросом, перестану ли я когда-нибудь это делать и как, черт возьми, кто-то мог страдать булимией.
Озноб немного уменьшился, хотя я была почти уверена, что моя внутренняя температура все еще была повышена, потому что я просто все время мерзла.
Это позволило мне, наконец, выспаться с воскресенья по понедельник, позволив мне проснуться и снова почувствовать себя в основном человеком.
Я вылезла из кровати и пошла в ванную, позволив себе принять душ, пытаясь взять себя в руки, стараясь не чувствовать себя такой жалкой.
Мои мышцы все еще болели — постоянная и тупая боль, к которой я была почти уверена, что привыкнуть не удастся; это всегда будет чем-то, что я осознавала, пока в конце концов (я надеялась) не пройдет.
Я вышла и переоделась в другой наряд, который мне оставил Лаз, впервые осознав, насколько это было с его стороны заботливо в первую очередь — леггинсы с принтом «сахарный череп» (прим.перев.: Мексиканский символ Дня мертвых. Это слово может означать целый ряд изделий, ассоциированных с праздником. Сахарные Калавера — кондитерское изделие, используемое для украшения алтарей и употребляется в пищу во время празднования) ярких цветов и темно-фиолетовая толстовка, за которую я была благодарна, учитывая, как мне все еще было холодно, когда я расчесала волосы, почистила зубы и внимательно посмотрела на себя.
Я не была уверена, когда я делала это в последний раз. Я думаю, это был побочный эффект отвращения к себе; я не хотела видеть, что я сделала с собой. Я не хотела видеть зрачки, которые были сужены, или то, как мои глаза выглядят так, будто они выпучены, или то, как я клюю
