— На самом видном месте, — ответила я. — Так поступают умные люди. А мой старик был умен, очень умен. Компромат должен быть под рукой, чтобы им воспользоваться, если что. И он должен быть компактным. Сейчас оцифровать любую информацию не так сложно. А обычная флэшка может вместить небольшой архив. Это только догадки, но я поступила бы так.
— Что ж, логично. А как же старая закалка? Люди его возраста редко принимают новшества и не доверяют компьютерам.
— Если бы отец был человеком старой закалки, то работал бы терапевтом в районной поликлинике. Давай я не стану сейчас рассказывать, как устроена психика человека, делая акцент на моем отце.
— Да, пожалуй, обойдемся без лекций… — Женя потер подбородок, задумавшись. — Но Елена Дмитриевна может знать, чем он занимался.
— Я завтра собиралась к ней съездить, — выпалила я и только потом прикусила язык.
Черт! Сейчас, кажется, опять придется выслушать гневную речь, что не стоит лезть в дело Елизаровой, но кто же знал, что все окажется так тесно переплетено.
И больше всего меня беспокоил порыв отца. Что двигало им, когда он завещал квартиру в Париже Жене? Зачем? И какое условие поставил? Копию завещания я не найду в квартире — предусмотрительность и контроль. Это отец умел.
Глава 16 ЖеняОна меня сводила с ума.
Это было вовсе не в сексуальном смысле, а в прямом. Я видел перед собой двух разных женщин.
Одна была той Лилей, которую я знал. Ее движения, внешность, мимика — все от той девочки. Но эта женственность с ноткой стервозности, какая-то особая, совершенно новая аура вокруг, взгляд — это изменилось.
Я видел перед собой не цельный образ, а пазл, который не мог сложить.
И да, именно это сводило меня с ума.
Мы — прошлое друг друга. Мы сейчас — люди, которые не знают, но помнят друг друга. Отдираешь и отдираешь эту корку на ране, а там все больше кровоточит. И каждый из нас не хотел говорить о событиях тринадцатилетней давности, а ведь это могло… Что могло? Извинения не помогут, оправдания не излечат.
Покалеченный идиот, блядь! Придумываю тут какую-то хрень. А Лиля… Чего она добивается? Зачем осталась здесь, со мной? Из-за большой любви? Смешно. Да и как-то слабо верится, что она боится идти домой. С Богдановым вон как разговаривала. И если с ним договорилась, то вряд ли кто-то теперь сунется к ней.
Возникло желание отхлестать себя по щекам, чтобы прийти в чувство.
Сентиментальность мне вряд ли к лицу.
— Он приходил ко мне, — сказал я, рассматривая свои ладони, лишь бы не смотреть на нее. — Твой отец. Когда тем утром… — запнулся, но она должна была помнить, когда мы виделись в последний раз. — В общем, только ты ушла, как пришел твой отец. Он просил дать тебе шанс на лучшую жизнь. Учеба в Штатах, жизнь в Нью-Йорке… Да, я хотел для тебя всего самого лучшего, но, возможно, был эгоистом, потому что не представлял, как это может быть без меня. Я бы дал тебе все, если бы мог…
Зачем? Нахрена я все это говорю? Как будто словами можно изменить все и вернуть.
Не могу больше. Поднявшись, я начал выдвигать ящики стола, зная, что Арсен обычно хранит такой же запас коньяка, как и кофе. Бутылка и старые граненые стаканы нашлись в последнем.
Да, вечер откровений что-то не удается. Зря я вообще начал.
Плеснув коньяк в стакан, я, не оборачиваясь, спросил:
— Так на чем мы там остановились? Ты собиралась к Елене Дмитриевне?
Знакомо скрипнул диван, раздались едва слышные шаги за спиной, а я напрягся. Лиля положила ладонь мне на плечо и… Черт возьми! Она прижалась к моей спине грудью, уткнувшись лбом мне в затылок. Ее волосы и дыхание щекотали шею, я ощущал сердцебиение, то ли свое, то ли ее… То ли два в унисон.
Она раньше часто меня так обнимала. И так хотелось стоять, не шевелясь, чтобы не разрушить это впечатление, как будто мы одно целое. Это как секс, даже интимнее.
— Лиля, — выдохнул я. — Не надо.
Она молчала.
А я готов был поверить в этот самообман. Хоть на минуту, на мгновение. Сделать вид, что не было этих лет, не было ее отъезда, не было предательств, а есть только любовь. Наша любовь.
Я склеил себя, но ее прикосновения… Это разрушительно.
Хуже. Это одержимость.
Скажи мне кто лет пятнадцать назад, что такое вообще бывает, я бы ответил, что не стоит увлекаться любовными романами и голливудскими мелодрамами. А сейчас сам как будто оказался по ту сторону экрана. Что за чертовы сопли?
Впервые я так себя почувствовал, когда поцеловал Лилю. Это было на следующий день, после того как мы готовы были просидеть всю ночь на скамейке возле ее подъезда, если бы нам не помешал Родионов.
День прошел в каком-то возбужденном состоянии, пока я не понял, что все время думаю о ней. Не выдержал, пришел… Мерил шагами тротуар, пока из подъезда не вышла какая-то старушка. С присущей возрастной подозрительностью она окинула меня взглядом и спросила:
— И чего ты тут час уже ходишь?
Не знаю почему, но я честно ответил:
— Девушку жду.
Бабуля задумалась, нахмурившись, а потом удивилась:
— Это Лилька, что ли, таким красавчиком обзавелась? Вот повезло девке. Номер квартиры не знаешь?
— Не знаю, — пожал я плечами.
— Лучше не звони в домофон — Коля дома.
Я тогда даже не представлял, кто это, но можно было догадаться, что отец. А его вчерашний взгляд мне не понравился. Он смотрел на меня… Как на какое-то недоразумение. Думаю, если бы Лиля притащила домой блохастого котенка с помойки, он бы удостоился более добродушного взгляда.
— Балкон с обратной стороны дома, второй от торца. Что там делают парни? По пожарной лезут? Камешки бросают?
А старушка-то романтик. Она назвала этаж и направилась не спеша вдоль дома. Только вот во мне романтичного ни черта не было. Так я думал. Но почувствовал себя гребаным Ромео, когда лез на балкон по пожарной лестнице, а потом перелезал с одного, расположенного ближе, на второй. И смысл тогда в пожарной лестнице? Если честно, то никакого, но мне помогла.
Я даже с каким-то непривычным замиранием сердца поскребся в стекло, надеясь, что не ошибся и старушку не накрыл склероз. Да и мало ли сколько девушек с таким именем живет в подъезде?
Отодвинулась штора. Я не ошибся. Наверное, расплылся в идиотской улыбке, увидев удивленное лицо Лили. Она повернула ручку на двери и шепотом спросила:
— С ума сошел?
— Ага, — кивнул я.
— Отец дома.
— Тогда давай сваливать, — протянул руку.
