Думали, там будут ее записи, она же всё время писала что-то. Открыли чемодан, а в нем только камни, самые разные – базальт потухших вулканов, гранит земной лавы, папортники, исчезнувшие миллионы лет назад, камни куриные и лунные, камни стрел и возвращений, острые и отшлифованные песком, изъеденные ветром, мчавшиеся в речных потоках и застывшие на дне океана. Собрание поначалу показалось нам настолько случайным, бессистемным, что мы подумывали даже возвратить каждый из них на свое место, но в итоге отказались от этого плана и изобрели игру. Теперь, когда кто-то из нас не помнит, мы достаем один из камней и говорим «вот то, что ты не помнишь». Игрок кладет камень на стол и рассказывает дальше.
Свидетель
Иосифу Кавакису просто не повезло. Не смог уснуть не в ту ночь, вышел пройтись не в тот час, свернул не в тот переулок, на в окнах жизнь в пути не засмотрелся и вообще оказался внимательней, чем обычно. Заметил: над асфальтом больше темноты, чем в прошлые его прогулки – там, где на мостовой каждый раз блики от фонаря, появилась тень. Она не отбрасывалась объектом, а как бы из объекта исходила, его скрывая, или наоборот, крича собой, но звук переходил в прозрачное и темное и был медленным. Теоретически, еще не поздно было пройти мимо, не придав значения увиденному, не вглядевшись, мысленно отмахнувшись – невидимый жест кисти руки в сторону от переносицы отодвигает едва замеченное и будущее за ним: людей, города, траектории, случаи, оставляя ровное пространство того, что может еще произойти. Но Иосиф замедлил шаг, словно какая-то часть него уже знала, что другого пространства нет, уже настроилась на камертон нависшей над ним катастрофы, уже шла прямо на нее, уже не могла отвести от нее взгляд. Из глубины тени проступало человеческое тело. Иосиф увидел неестественно вывернутую руку – как нос корабля, за которым из тумана следует корпус, и затем – распластанного на асфальте человека средних лет. Человек лежал на спине, голова его была повернута от Иосифа к ракушечной стене жилого дома, пальцы правой руки вытянуты, а левой, поднятой ко лбу, – скрючены и ободраны у ногтей. Он был одет в вылинявшие, протертые на коленях джинсы, домашние тапочки со свалявшимися плюшевыми помпонами и – почему-то – в белую рубашку с манишкой и черный смокинг. На белой рубашечной ткани расплывалось красное пятно, из пятна торчала пластмассовая рукоятка ножа. Иосиф не мог пошевельнуться – на долю секунды детали стали нестерпимо четкими – оторванная пуговица на правой манжете накрахмаленной рубашки, аккуратно подстриженные седые волосы на застывших висках, камни стены, испещренные бороздками разной глубины – а затем расплылись, потеряли резкость. Иосифу стало трудно дышать, подкашивались ноги. Но он все-таки сфокусировал зрение, смотрел теперь прямо перед собой и видел: фигуру в нескольких шагах от мертвого тела. Даже в этой темноте – то ли подступившей к Иосифу вплотную, то ли теперь переполнившей его и проступавшей наружу, он различал лицо – взгляд всверливается в его зрачки, проникает в глазницы, заполняет их, не уходит. «Убийца!» – выдохнул Иосиф. Он набрал воздух в легкие, хотел выкрикнуть это слово что было сил, но только шевелил губами, как бесполезная глупая рыба. Он попытался вдохнуть еще раз, но не смог. В глазах у него потемнело.
