Она нанесла вечерний макияж, надела голубые контактные линзы. Освобожденные от тюрбана из шарфа крашеные темные волосы двумя крыльями обрамляли лицо, подчеркивая мушку на правой щеке. Без этой родинки никто, даже личная секретарша, не узнал бы профессора Фаррел.
Селена обожала такое состояние — анонимность, сексуальность, охотничий инстинкт.
Она резко отличалась от прежней Фаррел — совершенно другой человек. Необычность происходящего возбуждала ее, придавала сил, заставляла чувствовать себя магнетически-притягательной и неотразимой.
На Карлайз-стрит она вошла в дом номер четыре с розовой неоновой вывеской — «Кэнди-клаб», старейший и самый большой лесбийский ночной клуб в Лондоне и любимое место Фаррел. Она нередко приходила сюда оттянуться.
Селена направилась к длинной барной стойке, где сидело много красивых женщин. Миниатюрная дама изысканной внешности, завидев Фаррел, повернулась на стуле с мохито в руке и улыбнулась ей, как хорошей знакомой:
— Сирена Сен-Джеймс!
— Нелл, — сказала Фаррел, целуя ее в щеку.
Нелл придержала руку Фаррел, оглядывая ее наряд.
— Боже, боже, только посмотрите на нее! Еще более соблазнительная и аппетитная, чем обычно! Куда ты пропала, Сирена? Я тебя месяц не видела.
— Отчего же, я приходила позавчера, — сказала Фаррел. — А вообще я улетала в Париж работать над новым проектом.
— Счастливица, — вздохнула Нелл, подалась ближе и прибавила: — Мы в любой момент можем уйти и…
— Не сегодня, милая, — нежно отозвалась Фаррел. — У меня планы.
— Жаль. Твои планы уже здесь?
— Не видела.
— Как зовут?
— Секрет.
— Ну-ну, — сказала уязвленная Нелл. — Если твой секрет не придет, возвращайся.
Фаррел послала ей воздушный поцелуй и отошла, горя от нетерпения. Сердце билось в такт танцевальной музыке в подвале, от которой ритмично вибрировал пол. Фаррел обошла все укромные места на первом этаже, поднялась наверх и оглядела собравшихся вокруг розового стола для пула. Безрезультатно.
Фаррел уже подозревала, что ее надули, но все же спустилась в цокольный этаж, где женоподобный гомосексуалист исполнял стриптиз у шеста под импровизации виджея Лукавого. У стен стояли розовые диваны, лицом к эстраде.
Профессор заметила свою дичь на диване в углу, с бокалом шампанского в руке. Женщина с черными как смоль волосами, гладко зачесанными назад, была в элегантном черном коктейльном платье и розовой шляпке с черной кружевной вуалью, размывавшей черты лица и позволяющей разглядеть только смуглую кожу и алые губы.
— Привет, Марта, — сказала Фаррел, присаживаясь в кресло рядом.
Марта отвела глаза от стриптизера, улыбнулась и ответила с мягким восточноевропейским акцентом:
— Я знала, что увижу тебя здесь, сестра.
Профессор вдыхала пряные духи женщины, как волшебный эликсир.
— Я не могла не прийти.
Марта провела кончиками алых ногтей по запястью Фаррел.
— Понимаю. Ну что, пусть начнутся игры?
ГЛАВА 37
К семи вечера внимание мировой телеаудитории было приковано к великолепному стадиону «Миллениум» в Олимпийском парке, выросшем на месте старых доков и ветхих кварталов. На шестистах с лишним акрах раскинулся стадион, где сегодня собрались восемьдесят тысяч счастливых поклонников спорта, Олимпийская деревня и много современных спортивных комплексов, включая велодром, площадки для баскетбола и гандбола и бассейны с вышками для прыжков в воду.
Все спортивные сооружения отличались элегантностью и оригинальностью, но в качестве эмблемы парка и символа Лондонской олимпиады выбрали «Арселор Миттал Орбит» британского архитектора Аниша Капура. Ажурная башня высотой триста семьдесят семь футов была выше Биг-Бена и статуи Свободы. Сооружение ржаво-красного цвета напоминало массивные пустые стальные руки, переплетенные, вывернутые и скрученные вместе, как спирали взбесившихся ДНК, вознесших на огромную высоту круглую смотровую платформу с рестораном, над которой одна из обезумевших ДНК склонялась в гигантском поклоне.
Из окна роскошного представительского «люкса» для членов ЛОКОГ над западной трибуной Найт рассматривал в бинокль массивную чашу для олимпийского огня, установленную на помосте на крыше смотровой платформы, не представляя, как этот огонь собираются зажигать. От этих мыслей его отвлек комментатор канала Би-би-си, вещавший с экрана стоящего рядом телевизора. Почти четыре миллиарда зрителей включили сейчас прямую трансляцию церемонии открытия Олимпиады.
— Питер, — сказал сзади Джек Морган. — Тут кое-кто хочет с тобой поговорить.
Опустив бинокль, Найт обернулся. Рядом с владельцем «Прайвит» стоял председатель ЛОКОГ Маркус Моррис. При прежнем правительстве лейбористов он был популярным министром спорта.
— Моррис, — представился он, обмениваясь рукопожатием с Найтом.
— Большая честь, — отозвался Найт, пожимая руку экс-министру.
— Я хотел бы узнать, что дословно сказал перед смертью Ричард Гилдер о Дентоне Маршалле, — произнес Моррис.
Найт коротко изложил случившееся, закончив так:
— Валютная афера не имела отношения к Олимпиаде. Всему виной только алчность Гилдера. Я готов засвидетельствовать это под присягой.
Моррис снова пожал руку Найту.
— Спасибо, — сказал он. — Я не хотел, чтобы остался хоть намек на неподобающую деятельность, бросающую тень на Игры. Но это ни в коей мере не служит утешением: потеря Дентона — это трагедия.
— По очень многим причинам.
— Ваша матушка держится молодцом.
С момента приезда Аманде выказывали сочувствие и ее окружали соболезнующие.
— Она сильный человек. Когда этот маньяк Кронос обвинил Дентона в мошенничестве, Аманда пришла в ярость. Теперь ему не поздоровится.
— Хорошо бы. — Моррис впервые улыбнулся. — А сейчас мне надо идти произносить речь.
— И открывать Олимпиаду, — добавил Джек.
— И это тоже, — согласился Моррис и ушел.
Джек Морган выглянул в окно, внимательно оглядывая линию крыши над полными трибунами.
Найт, заметив это, проговорил:
— Сильная охрана, Джек. Мы с Амандой чуть не час проходили через рамку на Страффорд. А здоровяки с оружием сплошь гурки.[1]
— Самые грозные в мире воины, — кивнул Морган.
— Я тебе где-нибудь нужен?
— Нет, пока справляемся. Смотри открытие, ты заслужил это.
