Потому что он сказал правду. Ту, что она в глубине души уже подозревала сама. Очаровательный, прекрасно воспитанный дипломат, за которого Оливия собиралась замуж, – тот самый человек, который с яростью рванул занавеску носилок, требуя, чтобы носильщики не смели задерживаться. Он знал, что его слуга кого-то сбили, и даже не спросил, жива ли несчастная.
– Почему? – коротко спросила Оливия.
Мир, казалось, сузился до невероятно малых размеров. Остались только они. Кровь бурлила в его жилах раскаленным приливом, и Льюис понял, что охвачен пламенем, разгоревшимся из тлеющих углей. Ему хотелось обнять ее и утешить. Погладить по голове, вытереть грязь с лица, поцеловать нежные беззащитные губы. Любить, любить, любить…
Льюис машинально провел рукой по волосам. Потеряв свою любовь, он не думал, что снова полюбит.
Насмешливая улыбка коснулась его губ. Живущие в Китае европейцы были едины в своем мнений: такая женщина, как Жемчужная Луна, не годится в жены белому человеку. А уж Оливия Харленд тем более не подходит доктору, привыкшему работать в отдаленных китайских провинциях, таких как Чжили и Шаньси. И думать об этом просто безумие. Разве согласится изнеженная английская леди жить в глуши?
Поэтому, когда он опустил руку, в глазах не осталось и следа обуревавших его страстей.
– Потому что он европеец, – бесстрастно пояснил Синклер, – и принял вас за китаянку.
Оливия кивнула, отчетливо сознавая, что здесь, на пыльной, шумной улице, течение ее жизни необратимо изменилось. Она не станет женой Филиппа Казаноффа. Пусть она вообще не выйдет замуж, но никогда не пойдет к алтарю с человеком, у которого нет ни малейшего желания проявлять доброту и снисходительность к слабым и беззащитным. С человеком, которому бесконечно далеко до Льюиса Синклера.
– Так мы идем к собору? – спросила она, судорожно сглатывала ком в горле.
Льюис кивнул.
– А у вас хватит сил? Справитесь?
– Справлюсь, – спокойно ответила Оливия. Она справится сегодня, и завтра, и во все оставшиеся до конца жизни дни. Справится сама и без него, потому что иного выхода нет.
– Почему вы хотите встретиться с епископом Фавье? – спросила она, пытаясь унять дрожь. Но он сжал ее руку и снова повел вперед.
– На его попечении мой сын, – пояснил Льюис, обходя уличного цирюльника, навязывавшего услуги прохожим. – Собственно, по этой причине я и приехал в Пекин. Хотел оставить Рори в относительной безопасности, с епископом Фавье, старым другом моей семьи, и попытаться убедить сэра Клода и остальных посланников в серьезности ухудшающейся ситуации за стенами Пекина и крайней необходимости выслать войска для усмирения «боксеров».
– Понимаю.
Она думала, что уже испытала самую сильную душевную боль из всех существующих, но теперь поняла, что даже не знала значения этого слова. Ее словно медленно резали ножом по живому. Его сын. Конечно, это очень глупо с ее стороны, но ей и в голову не приходило, что у него может быть ребенок.
Гигантский фасад собора из серого камня навис над ними. Здесь находились приют для сирот, монастырь, больница и школа. И все было забито до отказа перепуганными беженцами.
– Где я могу найти епископа Фавье? – крикнул Льюис одной из монахинь.
– В больнице, доктор Синклер, – ответила та на ходу. За монахиней спешили двое китайских ребятишек. Пока они проталкивались вперед, Оливия выдохнула:
– А остальные беженцы? Те тысячи беженцев, которые до сих пор бредут по дорогам, куда они пойдут? Кто позаботится о них? Здесь еще меньше места, чем в миссии!
– Посольствам придется открыть двери, – бросил Льюис и, завидев величественную фигуру епископа Фавье шагнул навстречу и тепло пожал ему руку.
Оливия вспомнила ухоженные газоны и сады, окружающие британское, французское и американское посольства. Невозможно представить бегающих по ним детей, но Льюис прав! Больше беженцам некуда деваться. В посольском квартале двенадцать посольств, и все очень просторные. Леди Гленкарти уже подала пример, пригласив в свой дом Чуня и Чен-Ю, так что и остальные вряд ли откажутся.
Дети, шнырявшие повсюду, так галдели, что Льюису приходилось кричать. Он представил Оливию епископу.
Та не совсем представляла, каким образом следует приветствовать апостолического викария Пекина, но с облегчением увидела, что в подобных обстоятельствах формальности значения не имеют. Есть куда более важные вещи, чем этикет. И не важно, как именно обращаться к главе католической общины Пекина.
– Должно быть, вам пришлось много пережить, – вздохнул епископ Фавье. – Давайте зайдем внутрь. К сожалению, не смогу вам предложить отдых или прохладительные напитки, но, по крайней мере, там не так шумно.
– Сколько беженцев вы приютили? – выпалила Оливия.
Епископ Фавье в отчаянии покачал головой:
– Кто же может подсчитать? Тысячи!
В этот момент от толпы отделился маленький мальчик и бросился на шею Льюиса.
– Папа! Папа! А ты говорил, что мы увидимся только через много месяцев!
Его кожа была не темнее отцовской. Волосы такие же густые и черные и тоже падали на лоб. Ребенок был так похож на Льюиса, что у Оливии защемило сердце. Серые миндалевидные глаза с обожанием смотрели на отца. Льюис подбросил мальчика в воздух, и тот так радостно улыбнулся, что Оливия поспешно отвернулась, боясь окончательно потерять самообладание.
– Я столько раз твердил нашему посланнику, – начал епископ, когда они вошли в крохотную, заваленную книгами и бумагами комнату в глубине больницы, которая каким-то чудом оказалась свободной от беженцев, – что «боксеры» преследуют и католиков, и приверженцев англиканской церкви, что это приведет к уничтожению всех европейцев. Я твердо знаю, что «боксеры» нападут на город. В этом уверены все здешние жители. Но все мои убеждения бессильны. Месье Пишо отказывается мне верить.
Оливия честно пыталась сделать вид, что слушает епископа. Но это было почти невозможно: она все время помнила о радостной встрече отца и сына и поэтому старалась не смотреть на них. Скорее бы убраться отсюда. Может, епископ сумеет договориться, чтобы кто-то проводил ее в посольство.
Но тут Льюис легонько коснулся ее руки.
– Рори, я хотел познакомить тебя с мисс Оливией. Оливия нерешительно повернулась и протянула руку сыну Синклера. Тот смело и без всякой застенчивости пожал ее пальцы.
– Папа говорит, вы очень храбрая.
Оливия задыхалась от горя и отчаяния, но все же выдавила:
– Твой отец очень любезен, Рори.
– Он говорит, что вы его друг, – с восторгом продолжал Рори. – А вы будете и моим другом?
Вспомнив ужасный момент, когда она с такой злостью объявила Лань Куй, что Льюис ей не друг, Оливия залилась краской, но все же спокойно ответила:
