– Костяник! – свистящим шепотом выдохнул старик Бежата рядом с Веселкой. – Он! В хоромину, живее!
Костяник, брат Снеговолока и второй сын Зимерзлы, дух леденящих, губительных морозов, быстро рос и приближался, точно его несло ветром. Он заслонял уже полнеба, его изломанная фигура, дышащая ледяным, костенящим холодом, уже нависала над вымолом. Миряшка, подруга Веселки, застывшая было возле нее, вдруг покачнулась и упала на снег, как подрубленная березка.
– Костяник! – крикнула вслед за стариком и Веселка, точно хотела именем чудовища разбудить стоявших вокруг и подтолкнуть их бежать. Именем того, о ком все знали, но кого впервые видели наяву!
И вместе с ужасом она ощутила ненависть к этому существу, точно к ней шел ее собственный непримиримый враг. Это он хочет загасить все искры живого огня, которые она с такою любовью и радостью собирала, хочет навек закрыть те золотые ворота весны… хочет погубить все то, чем она жила и что придало смысл и надежду ее новой жизни… Чтобы на земле осталась одна снежная пустыня…
– Чтоб ты провалился, ледяная голова! – возмущенно крикнула она. В горло ей хлынул ледяной воздух, она закашлялась, но ненависть кипела в ее крови и согрела так, что она шагнула вперед и грозно взмахнула рукой: – Чтоб тебя громом разбило!
Она огляделась: вокруг нее стояли люди, парни и девушки в застывшем хороводе, растерянно опустившие руки, дети с забытыми снежками в руках и открытыми ртами, женщина с корзиной, два старика с посохами… Все не отрывали глаз от Костяника, на лицах были ужас и недоумение. И все были неподвижны, как деревья в зимнем лесу… Веселке хотелось каким-то одним порывом души столкнуть их всех с места и единым махом перенести к святилищу, к яркому и жаркому огню на дворе, под защиту божества… Но все стояли, и она стояла, как деревце среди деревьев, а Костяник был все ближе, и ледяные оковы мороза становились с каждым мгновением все крепче. Сам воздух леденел и густел, как замерзающая вода; вот-вот он совсем застынет, и тогда уже нельзя будет двинуться, и все они погибнут, как рыбы, вмерзшие в лед… Веселка уже не чувствовала своих рук и ног, только сердце, как отдельное живое существо внутри мертвого дома, билось сильными и отчаянными толчками, пытаясь дать телу силы для спасения.
– Бежим, бежим! – невнятно, отрывисто выкрикнула она, взмахами рук стараясь пробудить застывших людей вокруг себя. – Скорее, скорее!
Крик ее сорвался на хрип, она сухо закашлялась опять и едва могла вдохнуть. Молодежь и дети дрогнули, с трудом оторвали коченеющие ноги от земли и нестройной волной качнулись в сторону святилища. Нагнувшись, Веселка схватила за руку упавшую Миряшку, но та была без сознания. Поднять ее Веселке было не под силу, и тогда она просто поволокла подругу к воротам святилища. Подросток лет пятнадцати, пробегая мимо, схватил Миряшку за другую руку, и вдвоем они потащили ее по вымолу. Волоча за руки ревущих младших, парни и девушки бежали на огонь, спиной и затылком чувствуя, что вот-вот зимний великан накроет их своей мертвящей тенью – и конец. И, как в мире мертвых, было тихо: никто не кричал, потому что каждое движение давалось с трудом, руки и ноги были тяжелыми и бессильными, как в кошмарном сне.
– Давай, дед, давай! Поспешай! – Солома, одной рукой придерживая за ногу мальчишку у себя на плечах, второй тащил Бежату, даже не оглядываясь, так как ледяной ветер больно сек лицо.
– Догонит! Смешно! – беспокойно бормотал дед, изо всех сил передвигая ноги. – Да ты мальца-то тащи, а я поспею…
– Давай, дед, давай! Ты молодой еще, не пожил!
– Костяник, Костяник!
Толпа с вымола ворвалась в святилище, растеклась по средней хоромине и пристройкам, опрокидывая столы и лавки. Поднялся крик и визг, покатились упавшие горшки, Щеката замер с окровавленным ножом и в изумлении обернулся. Князь Держимир и Байан-А-Тан, с двух сторон державшие очередного, третьего жертвенного барашка, поднялись на ноги. На лице князя был гнев, но уже готовые сорваться слова замерли на губах. Женщины звали своих, визг и разноголосые вопли оглушали. Бывшие внутри хоромины решили, что опять объявился Зимний Зверь. Только Велес оставался так же бесстрастен.
Двери еще не успели закрыть, как внутри душной и дымной хоромины стало ужасающе холодно. Крики захлебнулись, как будто железные пальцы мороза схватили каждого за горло. Каждый замер, где и как был, и набитое людьми строение внезапно показалось совсем пустым. Огонь перед идолом резко опал, стало темно, как в подземелье. Ни вздоха, ни взгляда – гулкое невидимое пространство было полно мертвецами, стоящими и сидящими, с изумленными лицами, открытыми ртами и поднятыми руками.
А потом огонь рванулся к кровле и выхватил из тьмы лик Велеса с железными очами. И ледяные оковы спали; все разом вздохнули и закричали почти животным криком, забыв слова, желая выразить только одно: живы! Живы, побывав недолго в смерти, – это поняли все. Запричитали женщины, мужчины кашляли и бранились, дети плакали. Щеката кричал что-то, потрясая в воздухе окровавленным ножом, но никто не разбирал слов.
– Вот они, Зимерзлины дети! – восклицала Веверица. – Зимнего Зверя Снеговолока видали мы, теперь и Костяник явился! Чаша разбита! Круг годовой разбит, небо разбито, земля разбита! Зима теперь будет бесконечная, Снеговолок и Костяник будут нами править, в ледяную пустыню всю землю обратят!
– Я пойду! – еще не до конца опомнившись, неизвестно кому сказала Веселка. – Посмотрю…
У нее было странное ощущение: сильно замерзшие руки и ноги начали слегка отходить и болели, но казалось, что сама она сейчас растает от тепла хоромины и улетит легким облачком под кровлю. А в душе прежний страх сменился другим: а вдруг кого-то забыли на вымоле? Вдруг кто-то не успел добежать? Это – смерть, тут ничем не поможешь… У ног ее лежала бесчувственная Миряшка, бледная как снег; Веселка не помнила, как дотащила ее сюда и как бросила. Потом ей пришла на ум Мать-Туча. Она хранит благополучие города, но кто хранит ее саму?
Пробравшись через толпу, Веселка толкнула дверь и первой выбралась во двор. Черный призрак костенящего мороза исчез. Костры на вымоле погасли все до одного, над миром царила синяя зимняя ночь. На снегу здесь и там виднелось что-то темное. Сперва Веселка подумала, что это дрова для костра, и только когда бабка Жаравиха у нее за спиной громко и горестно вскрикнула и бросилась вперед, Веселка сообразила, что это люди. Те самые, кто не успел добежать… По-прежнему было ужасающе холодно, но все же вздохнуть было можно и грудь не спирало, как тогда, когда Костяник чернел над лесом… Он все еще был где-то здесь, но только не показывался больше на глаза. И Веселка шла по отчаянно скрипящему снегу, точно с каждым шагом одолевала сопротивление мертвящего мороза: он думал, что убил все живое, а вот нет же!
Держась поближе к стене хоромины, Веселка пробралась к хлеву. В кольце у двери догорал факел, оставленный, когда корову возвращали в стойло. Мать-Туча лежала на соломенной подстилке и изредка вздыхала, набираясь сил после утомительного обхода улиц. Весь ее вид, гладкая шкура, огромное, горой лежащее брюхо, влажные глаза говорили о здоровье и изобилии. И у Веселки полегчало на сердце: если корова жива, значит, и эту беду пережили.
