— Что ты делаешь, Рафаэль? — спросила она срывающимся голосом.
— А тебе не нравится? Скажи, и я перестану к тебе приставать.
Его глаза блестели, а встрёпанные пряди свешивались до самого подбородка. Хотелось протянуть руку, отвести их от невыразимо красивого лица и заглянуть в таинственную глубину голубых глаз.
— Ну давай, скажи, — потребовал он серьёзным тоном.
Надя промолчала. Её пугал напор Рафаэля, но прекращать рискованную игру она не хотела. Внутри всё пело и сжималось от ожидания, как далеко они зайдут. Неужели он её… поцелует? Надя залилась краской и отвела глаза. Лучше не смотреть на его губы, иначе он догадается о её желаниях.
— Молчишь? Я расцениваю это как знак согласия, — и уверенно добавил: — Тебе нравится всё, что я с тобой делаю. Признайся, ты в меня влюбилась, моя милая наивная сестрёнка!
Надя встрепенулась:
— Даже если и так! Что в этом плохого? Почему все меня предупреждают, что не стоит тебе доверять? Что ты такого натворил, что люди считают тебя опасным человеком?
— Кто это так считает? — с Рафаэля вмиг слетело самодовольство.
— Не скажу.
Он сел на кровати по-турецки и уставился на Надю тяжёлым взглядом.
— Тебе кто-то рассказал обо мне порочащие сведения? Слухи, сплетни, подозрения?
— Нет, просто предупредили, что ты мне не подходишь.
Он взял её за руку и жарко зашептал:
— Я догадываюсь, кто этот человек. Глеб, я угадал? Он никогда не верил в меня, подозревал в каких-то махинациях, следил за мной. Эти его холодные тёмные глаза, брр… Как буравчики, до самого нутра пронзают.
— А почему он не верил в тебя?
— Потому что я не такой, как он! Он жёсткий, умный и всегда знает, чего хочет. А я…
Он замолчал и опустил голову. Надя протянула руку и всё-таки убрала волосы с лица брата. Заложила прядь за ухо и провела пальцами по щеке. Рафаэль, при всей его наглости и самоуверенности вызывал у неё сочувствие. Она уже знала, что внешность обманчива, и под маской тщеславного мажора скрывалась ранимая душа.
— Хочешь, скажу правда? — спросил Рафаэль.
Надя кивнула.
— Я всего лишь избалованный маменькин сынок, плывущий по течению. Это Глеб с тринадцати лет знал, чем будет заниматься до самой смерти, а я понятия не имею, к какому берегу меня прибьёт. И мне это нравится! Почему я должен насиловать себя, превозмогать трудности и чего-то там добиваться? Почему нельзя жить ради удовольствия? Кто-то же должен жить легко, беззаботно и весело? Почему не я?
Надя не знала ответ на этот вопрос. В Юшкино никто не жил беззаботно и весело, разве что местные алкоголики, но и у них были сложности. К сожалению, деньги с неба не падали, и булки на деревьях не росли.
— Для беззаботной жизни нужны деньги.
— Вот, — обрадовался Рафаэль, — не такая уж ты наивная! Понимаешь, на чём мир держится.
— Я с четырнадцати лет шью бельё на продажу, — напомнила Надя. — По десять комплектов в день.
— А я скачу на задних лапах перед Глебом, потому что от него зависит, будут у меня деньги или придётся пахать как проклятому.
— Тебе сложнее, — согласилась Надя.
Он долго смотрел на неё, потом тихо сказал:
— Жаль мне тебя.
— Почему?
— На каждое почему есть потому, как говорят англичане, — туманно ответил он.
Но Наде хотелось знать, что в ней вызывает жалость.
— Нет, объясни! Что значит эта поговорка?
— Что всему есть причина. Ладно, чего глазами хлопаешь? Собирайся, мы едем в ночной клуб. Будем танцевать и веселиться до утра. Ты запомнишь эту ночь на всю жизнь, детка! Я обещаю!
* * *
Она боялась, что тётя Поля и Глеб не разрешат им поехать в клуб в середине рабочей недели, но Рафаэль решил дело просто: никому ничего не сказал.
— Мать не будет против, не переживай, а Глеб ещё не вернулся с работы. Он редко возвращается раньше полуночи, так что мы спокойно слиняем из семейного гнездышка и оторвёмся в храме порока.
— Чего? — испугалась Надя. — Какого порока?
— Шутка! Обычный ночной клуб — танцы-шманцы-обжиманцы. Любишь танцевать? Где твои вещи? У тебя есть что-то приличное, а не эти самопальные шмотки?
Вероятно, он имел в виду жёлтое платье, которое она сшила своими руками. Царапнула обида. Он заметил:
— Да я без наезда, просто там жёсткий фейсконтроль: злой дядька смотрит на твой прикид и оценивает статус. Пускает только приличных людей, а не всякую шушеру, которая рвётся в высшее общество. Знаешь, сколько маргиналов мечтают попасть в заведение, где плотность миллионеров на квадратный метр самая высокая в стране? Надо же как-то сепарировать народ… — он открыл шкаф и быстро перебрал немудрёные наряды. — Мда, негусто…
Надя его глазами увидела свои джинсики и футболочки, купленные на рынке в Коробельцах за двести рублей. Стало стыдно собственной нищеты. Почему-то рядом с Глебом таких чувств не возникало. Он обращался с ней, как с маленькой принцессой, — уважительно, бережно и тактично.
— Тогда, может, никуда не пойдём? К тому же я устала.
— Надо, Надя, надо, — сказал Рафаэль таким тоном, словно его принуждали вывозить Надю в свет. — Ладно, иди в душ, а я у матери что-нибудь позаимствую. У неё полно вещей, о которых она даже не помнит, и размер у вас одинаковый.
Он принёс короткое платье, сшитое из прозрачного шифона с пайетками, и туфли на нереально высоких каблуках. Она впервые видела подобный фасон — какие-то лакированные ходули, а не туфли. Сверху бежевые, а подошва красная. Возможно ли вообще ходить в такой обуви, или она предназначена, чтобы красиво сидеть нога на ногу?
— Вот. Надевай!
Надя взглянула на тончайшее невесомое платье, с сомнением приложила к себе:
— Но я не могу выйти в таком… Это слишком откровенная вещь, под неё нужно специальное бельё или даже чехол из плотной ткани. Оно же просвечивает…
— Да не нужен никакой чехол! Не будь дурочкой, снимай своё поролоновое снаряжение и надевай платье. И не стесняйся, я отвернусь.
Косясь на Рафаэля, Надя скинула бюстгальтер и скользнула в платье, облепившее её словно вторая кожа. Тоненькие бретельки легли на плечи и перекрестились на голой спине. Пошатываясь, всунула ноги в туфли. Глянула в зеркало и увидела там сногсшибательную незнакомку — эффектную, изящную, с фантастически длинными ногами. Туфли сделали своё дело! Услышала тихий восхищённый свист.
— Ты просто бомба, детка!
Надя зарделась. Она впервые ощущала себя соблазнительной красоткой, и от этого ощущения лицо горело, а по спине бегали холодные мурашки. Не мурашки даже — пауки. Внезапно накрыло страхом, сердце сжалось от плохого предчувствия.
