Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
– Женщина, прекратите! Я велел выйти всем! Это место преступления! – сказал высокий мужчина. Форма сидела на нем ладно, как будто он в ней родился.
Когда из его уст прозвучало слово «преступление», Чак точно проснулся. Плотный слой ваты, через который он прежде все слышал, пропал, и Чак вскинулся, подобрался:
– Вы что! Я не убивал маму! Это все она! – Он вскочил, указывая на тело Таси, но его взяли за плечо, усадили обратно на стул. – Она тут… Мучила нас, мама хотела ее на лечение… А она заставила маму в окно… Я видел, но не мог… Я хотел, но не мог войти в комнату!
Чак захлебывался, путался, не мог объяснить все, как надо. В двух словах рассказать невозможно, любые объяснения казались беспомощными и жалкими. А хуже того – лживыми.
Лживыми, потому что все в комнате изменилось. Чернота ушла с потолка и стен, как будто Тася забрала ее с собой, уйдя из жизни. Не было ни сырости, ни вони. Здесь все было, как всегда: узкая сестрина кровать, заправленная синим покрывалом, голубовато-лазоревые обои и занавески в тон, книжные полки со стройными рядами книг, письменный стол, а над ним, на стене – Тасины акварели в рамочках. Укоризненно смотрели плюшевые зайцы и медведи. Тася и мать улыбались с фотографии.
Чак прижал ладони к глазам, потом снова отнял их. Ничего не изменилось.
«Но я же сам видел! И мама видела!»
Он перевел взгляд на Тасю, которая лежала, вытянувшись в струнку. Старенькая синяя ночная рубашка в мелкий цветочек прикрывала голые ноги. Тонкие руки, худые лодыжки, острые ключицы. Искаженное предсмертной мукой, жуткое лицо с выпученными глазами.
Смотреть на лицо было страшно, но еще страшнее – сознавать, что и Тася совсем не такая, какой они с мамой видели ее в эти последние недели. Она снова была обычной девушкой: искривленные, вытянутые конечности и тело опять стали нормальными. Обритая налысо голова была обыкновенной, не бугристой, не уродливо-шишковатой. Рот был приоткрыт – и Чак видел, что зубы у Таси не острые и не кривые.
Перед ними лежала худенькая до прозрачности девушка-ребенок. Трогательная, беззащитная. Мертвая.
«Я убил ее. А что, если и маму тоже? – отстраненно, почти невозмутимо подумал Чак. – Может, это не Тася сошла с ума, а я?»
Голова разламывалась. Сознание раздваивалось. Он больше ни в чем не был уверен.
Когда на него надевали наручники, когда выводили из квартиры, усаживали в машину, Чак все пытался сообразить, было ли то, о чем он рассказывал Сереге, то, что творилось в их квартире, на самом деле?
Или им с мамой все только мерещилось?
Или, хуже того, мерещилось ему одному, а всего, что, якобы, говорила и делала мама, не было и быть не могло? Может ли случиться, что он напридумывал всякого? Что видел и слышал искаженные больным рассудком вещи?
Сидя в машине, Чак видел толпу людей. Соседи, знакомые и незнакомые люди стояли группами, переговаривались, качали головами. Какая-то женщина («Знаю я ее или нет?») плакала навзрыд.
На дворе была ночь, но в искусственном свете, который проливали фонари, Чак разглядел среди собравшихся Серого и его родителей. Друг тоже смотрел в его сторону, и на миг их взгляды скрестились. В глазах Сереги читался ужас: прыгал в светло-серых глазах трусливым зайцем, трясся мелко, как малиновое желе на блюдечке.
«Ему-то чего бояться? – вяло подумал Чак. – Думает, я выскочу из машины и его тоже придушу?»
Он отвернулся, опустил голову. Убийца, сумасшедший убийца собственной матери и сестры – вот кто он для всех с этой ночи. И неважно, правда это или нет.
В толпу ворвался еще один человек. Чак узнал тренера Ивана Игоревича. Он был в футболке и тренировочных штанах, как будто вернулся с пробежки. Иван Игоревич спрашивал о чем-то, что-то громко говорил – Чак не слышал, что именно. Он хотел понять, что могло случиться, и при этом на лице тренера не было страха и отвращения. Он был потрясен, это правда, но не вынес заранее обвинительного приговора, как все остальные.
Иван Игоревич был на его стороне, Чак чувствовал. И впервые за эту самую страшную в его настоящей и будущей жизни ночь он понял, что есть еще надежда. Сквозь окружавший Чака непроглядный мрак пробился робкий луч света, и на душе немного потеплело.
Глава двенадцатая
Жара, которая накрыла город недели три назад, все никак не желала смениться прохладой, несмотря на ежедневные прогнозы синоптиков. Зной упрямо держался, не сдавая позиций, цепляясь горячечными лапами за истрескавшуюся землю, пожухшую листву и плавящийся на жаре асфальт.
Но все же с сегодняшнего утра стало понятно, что перемены близки: в воздухе разлилась душная, влажная истома, и его, казалось, можно было выжать, как мокрую тряпку. Когда Миша в седьмом часу снова вышел (точнее, выбежал) из дому, наконец-то полил дождь.
Первые робкие дождевые капли осторожно касались раскалённых крыш домов и машин, словно бы пробовали свои силы, тут же превращаясь в пар, поэтому в первые минуты город окутала легкая полупрозрачная дымка. Но, по мере того, как ливень усиливался, окружающий мир все больше раскрывался ему навстречу, притягивая влагу, жадно ловя ее и страстно призывая. Становилось все холоднее, былой зной теперь уже казался неправдой, дождевые струи смывали его вместе с городской пылью и копотью, а само воспоминание о нем постепенно меркло, превращаясь в мираж.
Люди попрятались по домам, а те, кого непогода застала на улице, безуспешно пытались отгородиться от дождя разноцветными зонтиками, которые ветер рвал из рук, выламывая тонкие спицы. Миша вымок до нитки, пока бежал к машине и открывал дверцу. Зонт он позабыл дома, даже и не подумал посмотреть в окно, ошарашенный тем, что сказал ему Роман, а возвращаться, конечно же, не стал.
Тревога гнала Мишу, толкала в спину, и, хотя он понимал, что полчаса или час ничего не решат, ничего не мог с собой поделать.
– Разве он не в командировке в Нижнем Новгороде? – спросил Михаил, понимая уже, что Илья солгал.
Если бы он дал себе труд задуматься, то понял бы это уже тогда, когда они говорили по телефону. Ведь было что-то ненормальное в той торопливости, с которой Илья повесил трубку, в нервных, немного виноватых интонациях, в том, как друг настойчиво подчеркнул: звонить ему не стоит.
Никогда, никогда он себя так не вел! И в поездках, и в отпуске они всегда были на связи – прежде Илюхе в голову бы не пришло отговаривать Мишу его искать. Что же до виноватой поспешности, то теперь все стало яснее ясного: врать Илья никогда не умел, и уж тем более не обманывал лучшего друга. Потому и мучился совестью.
– Значит, вот что он тебе сказал, – беспокойство в голосе Романа обозначилось еще четче. – Интересно.
– А что он сказал вам?
– Что ему нужен отпуск по семейным обстоятельствам. Материалы Илья в номер сдал, так что главред не возражал. Да и вообще не стал бы отказывать: он же, знаешь, в Илье души не чает. Спросил, не надо ли чего, может, помощь какая-то. Илья отказался. Мы ему не звонили, не беспокоили. А в понедельник номер в типографию сдали, вчера планерка была. Илья ни за что бы ее не пропустил. Но он так и не пришел.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
