Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
Они перевалили по мосту через реку и въехали на круглую, обставленную желтыми особняками, площадь. За пожарной каланчой машина нырнула в переулок. Они снова поднялись на мост, только поменьше, через приток Волги. За мостом стоял монастырь, а за деревней тянулись, сколько хватало взгляда, поля и чернели перелески. Наконец мелькнул указатель “Саметь” и шофер сбавил скорость. Машина медленно въехала в пустое, словно заброшенное, село и остановилась на площади, обсаженной голубыми елками. Саша опустил стекло. “Где тут церковь?” – спросил он в окно. “Церковь…” – повторила тетка, у которой он спросил, и поставила сумку на снег. Огляделась она так, словно первый раз видела эту деревню. Потом спохватилась и махнула рукой: туда, прямо.
Церковь стояла на краю деревни, а дальше тянулось до горизонта поле. Саша дернул ручку и вышел из машины. Он готовился к худшему, к разорению, но и храм, и тонкая колокольня с оборванными веревками колоколов, и ворота, и угловая ротонда, и даже флюгер в форме ангела – сохранились. Судя по снегу, ни во двор, ни в саму церковь никто не заглядывал. Саша по сугробам обошел храм, но через окна, забранные решеткой, ничего видно не было. Он вернулся к машине и расплатился, он решил? что останется. Когда таксист уехал, подул холодный, по-весеннему порывистый, пахнувший талой водой ветер. Неба было так много, что Саша почувствовал себя по-сиротски никому не нужным. “Что ты хотел здесь найти?” – с тоской спрашивал он себя. Он пожалел, что отпустил машину.
В досках, которые были свалены за сторожкой, Саша обнаружили лопату. Он скинул куртку, а потом шапку и перчатки. Вскоре от ворот к храму протянулась похожая на траншею дорожка. Когда Саша расчистил вход, он сел на сугроб и с наслаждением ощутил боль в спине и руках. Он не чувствовал холода, и никаких сомнений больше не осталось тоже. С каждой лопатой снега он как будто отбрасывал тоскливые мысли. Саша решил расчистить всю церковь и уже взялся за работу, но заметил мужика. В оранжевой куртке, тот шел с поля, и Саша окликнул его. Они закурили, потом Саша спросил, кто в деревне самый старый житель. “Есть одна бабка, – ответил мужик. – Геля”.
“А где живет?” Оранжевый” беспомощно, как та тетка с сумкой, заозирался, потом ткнул сигаретой в улицу: “Там”. “А куда ей деться?” – это он ответил на вопрос, дома ли бабка. “А это Волга?” – спросил Саша. “Волга там, – показал мужик на дальние деревья. – Это море”.
Баба Геля жила на краю деревни. Она стояла у крыльца с прищепкой во рту и развешивала белье, и посмотрела так недобро, что Саша сразу все выложил: и про священника, и что он ему родственник. “А кто сказал?” – Это она спросила про свой адрес. “Мужик в оранжевой крутке”. – “В оранжевой! – Бабка подхватила таз и развернулась. – Не знаю такого”. Она открыла дверь и уже на пороге добавила: “Теперь все кто в оранжевой, кто в желтой. Нешто в цирке (голос у нее сделался резкий). – Чего встал! Заходи в избу, из Москвы…”
“Отца-то́ Сергия? – переспрашивала она, окая. – Ко́нечно, помню. По́чтальонка письма принесет, нам ро́здаст, мы и бегом. Письмо о́тдадим, матушка Екатерина по конфете даст, нам и любо”. Она разливала чай и разглаживала руками салфетку, то сердито, то виновато поглядывая на Сашу. Потом баба Геля рассказывала о какой-то Прасковье Малининой, что при ней был колхоз и большое хозяйство, и вымена “как бардянки” (она показывала руками). А что такое “бардянки”, она не могла объяснить, и замолкала. “А теперь всё не сво́ё, а ино́странное, – сердилась она. – А сво́его нет. Ой! Да что ты ничего не ешь-то”. И придвигала вазочку с “Коровкой”. Саша подпирал кулаками горящие щеки. “Отца-то́ Сергия? – Как будто спрашивала себя баба Геля. – Ко́нечно, а как же…” Но по ее растерянному взгляду было видно, что она больше ничего не может вспомнить. “С дамбы как направо – первый дом ихний был. А Прасковья Андревна, та на другом ко́нце жила. Дом-то́ у нее и всегда простой был. Даже когда депутаткой стала. И всех-то́ о́на привечала, и всем помогала, и прию́тит, и накормит…” И баба Геля снова начинала рассказывать о мифической Прасковье, как при ней было хорошо и как теперь всё распродали, остались только эти в оранжевых куртках, а кто эти? И Саша чувствовал, что лицо его горит, он засыпает. “А как покрестили, церковь-то́ и закрылась”, – услышал он. “Так вы крещеная, баба Геля?” – “Ко́нечно”, – ответила она. “А кто вас крестил?” “Как кто? – не понимала она. – О́тец Сергий, кто ж еще…” (Она снова разглаживала салфетку). “Это перед войной?” – “Перед ней, окаянной”. “Но тогда же запрещено было”. “Так меня тайком-то́ крестили, – сказала она. – Я тогда все бо́лела, бо́лела. Скрючило меня то́гда всю (она прижала кулачки к плечам). Врачей-то́ мать обошла, а те “не знаем” говорят. Ну и отнесла к отцу Сергию”. “И что?”.
“Найди Бога, врач сам найдется, сказал. Ну и по́крестили меня”. – “И что?” – снова нелепо повторил Саша. “А выздо́ровела я, что”.
“Найди бога, врач сам найдется…” Единственные слова, которые достались ему от прадеда. “Геля, Геля… – соображал он уже на улице. – Ангелина, что ли?” Он набрал номер и заказал машину обратно. По пути в Кострому он обнаружил в кармане
“Коровку”, которую, значит, тайком сунула ему эта самая Ангелина. “А нам и любо”, – повторил Саша. Они снова ехали по пустым белым полям, распугивая грачей, которые нехотя взлетали и тут же садились. Саша вспомнил, что не крещен, и, наверное, не имеет права на все это. И тут же ответил: “Какая глупость”. Какое право? На что “это”? У него не было отношения к “церковному”, если не считать юности, когда он ходил по московским церквям и неловко крестил лоб на службах. Но зачем он ходил туда? То, что случилось сегодня, не складывалось в цельную картину. Оно было как те оборванные веревки на колокольне.
Мальчишка, который шел по обочине, то и дело останавливался, чтобы разломать лед на лужах. На спине у него болтался красный школьный рюкзак. Саша зачем-то попросил таксиста притормозить.
“Подвезти? – сказал он в открытое окно. Мальчишка ничего не ответил, а дернул ручку и по-хозяйски забрался в машину. Когда они тронулись, он так же молча уставился в окно. “Учишься?” – спросил Саша. Не поворачивая головы, мальчишка коротко кивнул. “А кем хочешь стать?” – “Не знаю”, – был ответ. “Ну, какой предмет тебе нравится?” – не унимался Саша. “Не знаю”, – снова дернул плечом мальчишка. “А как зовут тебя, “не знаю”?” – пошутил таксист. “Ваня”, – ответил он. Они еще несколько минут ехали в тишине. “А где бы ты хотел жить?” – спросил Саша и протянул ему “Коровку”. Мальчик сунул конфету в карман и ничего не ответил. “Здесь? – спросил Саша. – Или в Костроме? Или в Москву поедешь?” Ответ был тот же: “не знаю”. И тогда Саша спросил последнее, что пришло ему в голову: “О чем ты мечтаешь?” Тот улыбнулся беззубым ртом и выпалил:
“Чтобы лето и на мопеде гонять… Здесь! Стой!” Он задергал ручку, и машина остановилась. В зеркало было видно, как мальчишка спустился под откос и, увязая в снегу, пошел вдоль поля, как будто искал что-то или хотел спрятать.
Через три часа, когда поезд “Ярославль – Москва” проехал Сергиев Посад, Саша почувствовал озноб. Как он доехал до дома и как его встретили – он не помнил. Саша пролежал с температурой неделю, потом еще несколько дней отсиживался дома, а когда первый раз вышел с сыном на улицу – в городе наступила весна.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
