− Может, расскажете, за каким… вы сюда приперлись?
− Понимаете, шесть дней назад пропала наша дочь, − затараторила Надежда, − тогда мы сразу же наняли детектива, а теперь и полицию поставили на уши. Но толку от этого пока что нет, поэтому мы будем очень признательны, если вы хотя бы приблизительно скажете, где она может находиться?
Колдун прервал свое занятие, повернулся к ним и вновь заговорил своим вторым голосом: тихим и спокойным. Теперь в нем можно было различить еще и нотки печали.
− Когда-то раньше, так давно, что теперь это кажется другой жизнью, я был не Бароном Субботой, а обычным Андреем из коммуналки, парнем с тараканами, живущими, и в его комнате, и в голове. Этому человеку нужны были деньги, и он решил свое хобби – нездоровый интерес к культу вуду – обратить в пользу. Он стал помогать людям, вызывал из того мира их родственников, лечил больных и искал пропавших.
Однажды ко мне пришла женщина с просьбой: найти ее потерявшуюся маленькую дочь. Как я ни умолял духов, никто из них не смог показать мне, где она находится. Тогда я призвал Барона Субботу, сильнейшего из лоа, который, хоть и является духом смерти и загробного мира, очень хорошо относится к детям. Девочку мы тогда нашли, но пьянице и извращенцу Субботе так понравилось в моем молодом теле, в которое он вошел во время ритуала, что он решил остаться насовсем.
Теперь я – уже не Андрей, потому что Барон практически вытеснил меня из моей телесной оболочки.
Однако для вас это является плюсом, потому что Суббота всегда помогает детям, а значит – поможет и вашей дочери найтись. Сколько ей лет?
− Нашей Майе двадцать, − ответила ее мать.
− Правда, что ль? Да-а, слишком здорова ваша кобыла, − в разговор ворвался Барон со своим каркающим голосом.
− Для Барона она слишком взрослая, − теперь уже говорил Андрей. – Взрослых людей он, в принципе не любит, особенно, живых. Придется попросить Субботу временно подвинуться, и уступить место в моем теле другому лоа − Мадмуазель Шарлот, это она покровительствует молодым девушкам, правда, приходит очень редко. Если вы согласны, я попробую вызвать ее.
− Конечно! – с придыханием произнесла мать Майи.
Отец же так и не расстался со своим скептическим настроем:
− Хоть черта лысого зовите, только найдите ее.
− Но-но, дядя, не шути со мной, − предупредил Барон, − а то ведь могу не понять прикола и выполнить и эту просьбу.
С этими словами он исчез где-то во мраке квартиры, а когда через пару минут вернулся, то был одет уже в другой, еще более шикарный костюм. В одной руке он нес тамтам, украшенный затейливыми узорами, а другой между делом засовывал за пояс короткий кривой нож.
За всем, что случилось далее, супруги наблюдали широко распахнутыми от удивления глазами, не смея пошевелиться и не издавая ни звука. Колдун извлек откуда-то из своих завалов коробку конфет, явно дорогих, и бутылку «Бейлиса», налил ликер в широкий бокал и поставил все это у подножья столба.
− Угощения для Мадмуазель, − сказал Суббота, то ли в пустоту, то ли в качестве пояснения.
После он сел на пол и начал отбивать ритм на тамтаме, покачиваясь в такт из стороны в сторону. Сначала звук доносился четко из инструмента, но, чем дольше он играл, тем большее пространство захватывала музыка, и вскоре стало казаться, что в каждой стене комнаты находится по тысяче таких тамтамов, и все они играют одновременно, стараясь достучаться до других миров.
В какой-то из моментов колдун, встряхнув головой, резво вскочил на ноги и отбросил инструмент в сторону, но стук не прекращал доноситься из ниоткуда, с каждой минутой становясь все громче и материальнее, поглощая и переваривая в своей утробе все остальные звуки.
Андрей тем временем вошел в круг из свечей, взяв в руки большую бутыль с водой, и стал выливать ее на пол, создавая тем самым еще один, внутренний круг. Когда вода иссякла, в дело пошла мука – колдун взял целую пригоршню и стал посыпать ей пространство внутри водяного круга, вырисовывая ей на полу странные знаки, местами слишком изобилующие перекрещенными прямыми линии, а местами, наоборот – перегруженные завитками. Эти знаки определенно были детищами южных народов, но было в них и что-то, напоминающее о культуре древних славян – что-то дикое, звериное, старое как мир, взращенное на суеверном страхе перед стихиями и многочисленными человекоподобными духами, населяющими мир.
Посыпание пола мукой постепенно преобразилось у колдуна в танец. Двигаться он начал осторожно и даже немного неуверенно, аккуратно переступая через узоры из муки. Но постепенно его движения стали резкими, дикими и непредсказуемыми, словно не он управлял собственным телом, а кто-то невидимый, огромный и страшный дергал за нитки, привязанные к конечностям Андрея.
Танцуя, колдун бормотал, повторяя по кругу одно и то же:
− Открой ты мне ворота,
Папа Легба,
Пусти меня в ворота,
Папа Легба,
От них два поворота,
Папа Легба,
Где злющая крапива.
Когда пойду обратно,
Папа Легба,
Смогу если обратно,
Папа Легба,
Иль сгину безвозвратно,
Папа Легба
Но я скажу «спасибо».
Он все еще продолжал плясать, его уже трясло, как в лихорадке, с головы слетел цилиндр, а вокруг рта появилась пена, когда вдруг с грохотом распахнулось окно. В помещение, вместе с наметаемым снегом, ворвался петух, неизвестно, откуда взявшийся. Колдун среагировал мгновенно: растопырив руки, бросился на птицу, прижал ее к земле, достал из-за пояса нож и отрезал ей голову. Все еще трепещущее тело он швырнул к изножью столба, забрызгав кровью символы, начертанные мукой, которые, как не странно, он нисколько не повредил во время танца.
Тут же резко замолчали тамтамы, и в комнате воцарилась звенящая тишина. Даже с улицы не доносилось ни звука. Андрей, весь испачканный кровью с головы до ног, странно пошатнулся, сделал шаг к столбу, при этом, чуть не потеряв сознание, прислонился к нему спиной и сполз, обессиленный, на пол.
Надежда, хоть и была немного не в себе после произошедшего, все же обеспокоилась насчет самочувствия колдуна, и осторожно двинулась к нему. Но за шаг до внешней границы круга муж остановил ее, грубо схватив за руку.
− Не смей! – рявкнул он.
Через секунду колдун пришел в себя. Он весь подобрался и сел так прямо, как будто туловище было затянуто в корсет. При этом на лице его появилось новое выражение, которое принадлежало не Андрею, и, уж точно, не Барону Субботе: в глазах исчезла печаль, присущая первому, и злоба, которой отличался второй. Они приобрели чистый блеск невинности, сочетающейся с глубочайшей мудростью и добротой. Губы его сложились в улыбку, и он произнес приятным девичьим голосом на безукоризненном французском языке:
