Доминик видел, чего стоило такое решение его матери. Перса без своего любимого сына быстро поблекла, постарела. Судьба разбила ее сердце. И все же ради нее он оставался с отцом, и какой бы пустой и бессмысленной ни казалась ему жизнь в отцовском замке, он сумел выжить и стать сильным человеком.
К двадцати годам Доминик стал мучительно ощущать свою двойственность. Оторванный от цыган, он больше не чувствовал себя частичкой их мира. Но и для англичан он оставался чужим, хотя теперь большую часть времени жил среди них. Уже за одну эту смертную муку Доминик ненавидел отца всем своим истерзанным сердцем.
Сейчас Доминику исполнились двадцать восемь лет, и он, Доминик Эджемонт, лорд Найтвик, прекрасно понимал, что больше не вернется к цыганам. Эта поездка будет последней. Конечно же, он не перестанет заботиться о матери, будет по возможности встречаться с ней. Но странствовать с табором он больше не будет никогда.
Он долго не мог принять это решение. Но так надо. Надо положить конец мучительному ощущению раздвоенности.
Доминик посмотрел вокруг, вдохнул свежего воздуха. Последние деньки — их надо запомнить во всех подробностях: и белые облака над головой, и прозрачную голубизну небес, и весеннее солнце, и цветы на зеленой траве.
Но и в Грэвенвольде тоже есть цветы, напомнил себе Доминик. Нет только огненной женщины с волосами червонного золота.
Кэтрин шла пешком большую часть дня. Она давно уже не сердилась на Доминика и продолжала идти не из-за обиды, а из-за того, что все труднее становилось выдерживать его теплый взгляд и не выдавать себя. Неудивительно, эти черные глаза сведут с ума кого угодно. Так было безопаснее. Да и Кэтрин нравилась разношерстная компания, в которой она оказалась. Веселый гам детей, женщин, шум колес расписных вардо, визг и грызня шелудивых псов — отчего-то ей все это нравилось. Рядом с Кэтрин вприпрыжку бежал маленький Янош, мальчишка лет шести, с чёрными глазами и гладкой оливковой кожей. Наверное, таким же непоседой был когда-то Доминик. Янош был сиротой. Сначала умер его отец, за ним — мать. Он жил с цыганом по имени Золтан, вторым мужем его умершей матери. Янош не слишком любил отчима.
— Он всегда такой строгий, — рассказывал мальчик. — Он пьет и раньше часто колотил маму. Тебе повезло, что у тебя Домини.
— Ты считаешь, что Доминик меня не побьет? — с шутливой серьезностью спрашивала Кэтрин.
— Нет, конечно, не побьет. Он тебя очень любит. Медела говорит, что это видно даже по тому, как он улыбается, когда говорит о тебе,
— Доминик обо мне говорит? И что же?
— Он говорит, что ты не такая, как остальные гаджио. Что ты не ненавидишь цыган, как они.
Но ведь это не так! Разве она не презирала людей, с которыми свела ее судьба? Разве сможет она забыть их жестокость, унижения, побои?
Никогда не забыть ей тот день, когда Доминик заступился за нее. Не забудется и то, как Перса встала на ее сторону, прогнав Яну. Не сотрется из памяти благодарность Меделы за локон ее волос.
— Что еще говорил Доминик?
— Почему ты не зовешь его Домини, как мы?
Почему? Потому что «Доминик» не звучит так чуждо, так по-цыгански. Но не могла же она сказать об этом ребенку,
— Просто мне больше нравится звать его Доминик.
Ночью они встали лагерем у самого Рюлана. В таборе царило оживление. Еще даже не успели разгореться костры, как послышались смех и музыка.
— Сегодня праздник, пачива, — пояснил Доминик. — Сегодня будем петь, пировать и танцевать.
— Что празднуется? — спросила Кэтрин.
— Да ничего особенного, — ответил, пожав плечами, Доминик. — У кого-то появились деньги, вот он и устраивает пир. Завтра они продадут лошадей, а сегодня празднуют встречу старых друзей. Мой народ живет от пачивы к пачиве. То сидят на хлебе и воде, то пируют вовсю. Они не заботятся о хлебе насущном. Радуются тому, что Бог пошлет.
Несмотря на то, что Кэтрин провела с цыганами уже не один месяц, она так и не поняла, почему они живут именно так.
— Ты возьмешь меня на праздник?
— С удовольствием, — с улыбкой ответил Доминик.
Они распаковали вещи. Перса ушла навестить старых друзей. Аромат сгорающих в костре сосновых поленьев ласкал обоняние, над огнем на железных треножниках кипели котлы, а собаки терпеливо ждали костей и объедков.
Сегодня в таборе царила атмосфера легкости и ожидания праздника, чего Катрин не замечала раньше. Может быть, каменные стены Систерона действовали на цыган угнетающе, может, дело было в погоде? Заметила Кэтрин и то, что вместе с унынием и мрачностью цыгане сбросили зимнюю одежду, сменив заношенные ситцы на яркие шелка, нацепив золотые браслеты и монисто.
Подошел Доминик с серебряной серьгой в ухе, в черных, заправленных в сапоги бриджах и расшитой золотом безрукавке. Он неотразим. Если грудь Вацлава поросла густыми черными волосами, то у Доминика грудь была почти совсем чиста и глянцевито-мускулиста. Ей хотелось протянуть руку и дотронуться до упругих бугров, почувствовать их твердость. Руки его, мощные, с развитыми мышцами, наливались силой, а живот был плоским и твердым.
Поняв, что Доминик заметил ее восхищенный взгляд, Кэтрин вспыхнула и опустила глаза. Доминик подошел ближе, взял ее за подбородок, вынудив посмотреть ему прямо в глаза.
— Вижу, я тебе в таком виде нравлюсь, — сказал он.
Потом протянул ей маленькие золотые монеты с отверстиями:
— Держи, вплети их в волосы.
Кэтрин молча взяла монеты.
Она заметила, что Перса и другие женщины табора украшают себя куда более броско: одевают по нескольку золотых и серебряных браслетов на руки, оборачивают талию, словно поясом, золотыми цепями.
— Цыгане всегда так бедно одеты, и в то же время у них так много золота, — сказала Кэтрин, когда они с Домиником шли к соседнему табору, где уже вовсю гремела музыка.
Все пространство перед повозками занимали черные звезды шатров. Запах чеснока метался с сигарным дымом и тонким мускусным ароматом. У одного из костров несколько чернобородых мужчин, сидя на корточках, курили самокрутки.
— Они любят золото за его красоту и блеск. Деньги мало что для них значат.
Доминик улыбнулся.
— Когда звонкая монета кончится, они облапошат первого же попавшегося гаджио и получат еще. Завтра я покажу тебе, как это делается,
— Ты собираешься что-то украсть?
Доминик улыбнулся.
— Было время, когда я этим занимался, но теперь — нет.
— Почему нет?
— Потому что мне это не надо и потому что я умею это делать. Больше мне не надо ничего себе доказывать.
Кэтрин не могла бы с уверенностью сказать, что поняла его ответ, по переспрашивать не стала.
Играла музыка. Кэтрин заметила молодую танцующую пару, а напротив них у костра сидели старый Джозеф и его жена Зинка, громадный живот которой покачивался в такт мелодии. Стоявшая рядом Медела из-за большого живота казалась почти такой же грузной, как свекровь. Кэтрин помахала им рукой, и Доминик улыбнулся.
