Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
Все эти странствия нашли отражение в американской литературе – в целом довольно посредственной, по мнению Набокова, хотя и не лишенной интереса. В американской литературе существует течение, которое вступает в противоречие с основным потоком достойнейших романов о сложных общественных отношениях – книгами Готорна, Хоуэллса, Джеймса, Кэсер, Драйзера и так далее, причем в то время, когда Набоков оказался в Америке, это течение вновь набирало силу. Традиция началась с Уолта Уитмена, отца нашей поэзии, первого американского поэта, который, надев фетровую шляпу с мягкими полями и туристические ботинки (словно для того, чтобы смахивать на бродягу), пустился в путь. Генри Миллер, большой знаток не американских обычаев, но европейских пороков, в 1930-е годы тоже отправился путешествовать. Битники странствовали и лихорадочно писали в то самое время, когда Набоков, искренне гордившийся тем, что его считают модернистом, только-только сошел на американский берег и незаметно влился в то же литературное течение.
Перекликается творчество Набокова и с еще одной составляющей американской литературной традиции – собранием грубых, но забавных небылиц, причем в этой куче отбросов попадаются истинные бриллианты. Эта традиция берет начало с капитана Джона Смита и через Уильяма Бартрама и Гектора Сент-Джона де Кревкера продолжается до Эмерсона, Одюбона, Торо, Джона Мьюра, Джона Берроуза и многих современных авторов – странствующих натуралистов, которые наблюдают за природой, хоть и не являются учеными. Пожалуй, больше всего в этом с Набоковым (который, к слову, терпеть не мог, когда его с кем-то сравнивали) схож Мьюр, родоначальник американского движения за охрану природы, новатор, переосмысливший роль ледников в формировании ландшафта: его труды упредили знаменитые набоковские поправки к научной классификации полиомматиновых, подсемейства голубянок, которые привели к полной его реорганизации. Частые и продолжительные прогулки Набокова по лесам и лугам того края, который он со временем стал называть своим “родным Западом”8, перекликаются с тысячемильными путешествиями Мьюра. Оба больше всего любили высокогорья. Оба были дарвинистами, которые тем не менее ушли от общепринятого восприятия этого учения и иногда высказывались в духе креационизма и мистицизма. Мьюр был, пожалуй, последним истинным трансценденталистом: он, как научил его Эмерсон, верил, что “всякое природное явление есть символ явления духовного”. Набоков тоже был спиритуалистом и, в частности, верил в существование потусторонних сил, которые обитают в нашем грешном земном мире.
Каньон Литл-Коттонвуд, штат Юта
Но вернемся к тому дню и дороге в каньоне Коттонвуд. Джон Дауни, мальчишка, спросивший у Набокова, чем тот занимается, уже знал ответ: Дауни и сам коллекционировал бабочек, а впоследствии стал известным энтомологом. Как он вспоминал в дальнейшем (цитирую по аудиозаписи):
Не получив ответа, я все же продолжал: “Я тоже коллекционирую бабочек!” Он мельком взглянул на меня, приподнял бровь… но ничего не сказал и даже не замедлил шаг. Вдруг над дорогой порхнула какая-то нимфалида, если я правильно помню. “Что это?” – спросил он. Я в ответ попробовал воспроизвести латинское название бабочки, поскольку прежде мне не доводилось использовать термины в беседе с явными специалистами. Не так давно я прочел “Книгу о бабочках” Холланда. Набоков по-прежнему не замедлил шаг, однако на этот раз приподнял бровь чуть выше и не опускал чуть дольше. Еще одна бабочка пролетела над дорогой. “А это что?” – спросил он. Я произнес ее название, но уже не так уверенно… “Гм!” – только и ответил он. На глаза ему попался экземпляр другого вида… Я предположил, что это может быть, и тут он, к моему удивлению, остановился, протянул мне руку и проговорил: “Ну, здравствуй! Я Владимир Набоков”. Вот так мы и познакомились9.
Здесь мы имеем возможность наблюдать, как грозный Владимир Набоков, который подчас держался отчужденно и снисходительно, заводит знакомство. Дауни был не первым из его многочисленных друзей-коллекционеров: сойдя с французского парохода, Набоков едва ли не сразу же отправился в Музей естественной истории, расположенный между Семьдесят девятой улицей и Сентрал-Парк-Вест, где познакомился с сотрудниками и совершенно их очаровал. В предшествовавшие двадцать лет Набокову остро не хватало общения с собратьями-коллекционерами, он крутился, зарабатывая на жизнь, и не мог себе позволить часто выбираться на природу или хотя бы посещать музеи. Однако он с увлечением читал научную литературу, и ему не терпелось посетить популярные места, где в Америке можно было поохотиться на бабочек. Уильям П. Комсток, научный сотрудник музея, и его коллеги делали работу, которую Набоков уважал, а главное – в Музее естественной истории трудились энтузиасты, которые, как и Набоков, для пополнения коллекции охотно выезжали на природу. Они говорили на его родном языке – я имею в виду не русский, а научную латынь, – и им, как никому, было понятно то детское удовольствие, которое испытывал писатель, когда ловил бабочек или же изучал их под микроскопом.
Здесь мы видим, как Набоков исполняет еще одно исконно американское пророчество. Оно гласит, что на этих землях установится новый тип отношений между людьми: демократические, искренние, плодотворные. Набоков, хоть и не особо любил Уитмена10, воплотил в жизнь его завет дружить с обычными людьми, сближаться с простолюдинами. Разумеется, американские энтомологи – совсем не то, что нью-йоркские рабочие образца 1855 года или солдаты Гражданской войны, которых Уитмен выхаживал в госпитале, но все-таки они – настоящие американцы, люди практического склада. Они делают то, что меняет мир, они путешествуют и не боятся запачкать руки. Именно они стали преданными друзьями Набокова.
К Набокову я пришел еще в юности и оставался его читателем полвека. Меня восхищает мастерство отдельных его произведений, в особенности я люблю те, что написаны в Соединенных Штатах, в период, который его биографы называют “американским”, то есть с 1940 по 1960 год. Помню, как несколько лет назад оказался в архиве и увидел там пожилого джентльмена, который сидел напротив меня за столом и, посмеиваясь, читал кипу старых писем. Когда старик ушел обедать, я тайком взглянул, что же он такое читал, и надо же! – это оказались письма Набокова. “Вот что мне хотелось бы прочесть, – внезапно понял я, разочарованный рукописями эпохи Гражданской войны. – Эти письма должны лежать на моей стороне стола”.
В поисках следов Набокова я проехал не одну тысячу миль по востоку и западу США: я старался выяснить, где он останавливался, что видел, с кем водил дружбу, на какие горы взбирался. В Афтоне, штат Вайоминг, я обнаружил мотель, который он полюбил летом 1952 года: там почти ничего не изменилось. А на границе национального парка Роки-Маунтин в Колорадо нашел сельскую гостиницу, где они с Верой снимали домик – он стоит по сей день, хотя в нем больше никто не живет. Я не утверждаю, что я был первым из поклонников Набокова, кто, приставив ладонь ко лбу и прижавшись лицом к пыльному оконному стеклу, вглядывался внутрь этой хижины. Вот он, его образ, его тень – бродит по растрескавшимся половицам, ложится на одну из сломанных коек.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
