Девушка берет трубку, набирает номер, но спустя минуту вежливо сообщает, что мистера Романова в номере нет и, если я хочу, могу подождать его в баре.
Я не хочу. Меня тянет на другой конец мира, тянет сбежать к одному моральному уроду, который не заслуживает ничего, кроме презрения, но в которого меня угораздило влюбиться. К счастью, у меня есть противоядие от этой боли, клин, которым я вышибу Глеба из своего сердца.
Снимаю плащ, перевешиваю его через локоть и иду к ближайшему зеркалу, чтобы взбить волосы руками и поправить помаду. Подумав, застегиваю верхнюю пуговицу на белоснежной блузке. Ради кого стараться? Господи, это же Адам… Адам, с его… оттопыренными ушами и…
Я не сразу понимаю, что смотрю на него в отражении: стоит у меня за спиной и держит руки в карманах черного полупальто. Ни намека на удивление в темных глазах, как будто он знал, что именно сегодня сестра его невесты свалится на голову, хоть не мог этого знать, потому что еще сутки назад все в моей жизни было иначе.
Поворачиваюсь, иду к нему и останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки.
«Как я смогу?..» — задаю вопрос, на который уже знаю ответ.
Смогу. Это ведь просто мужчина, а трахаться можно сзади или просто закрыть глаза.
— Полина? — Он не то, чтобы очень удивлен, вдруг увидев меня в холле гостиницы, где живет уже почти неделю.
Просто рассматривает своим фирменным взглядом, от которого меня тошнит, потому что за этими карими глазами может быть все, что угодно: ненависть, презрение, насмешка, но угадать это не дано никому. Он словно Бермудский треугольник, от которого я все эти три года старательно держалась на расстоянии. До сегодняшнего дня.
— Адам, — все-таки беру себя в руки и заставляю сделать последние несколько шагов.
Теперь мы стоим почти вплотную, и мне нужны все мои моральные силы, чтобы посмотреть на него и не отвести взгляд. Адам… Он похож на глину, из которой Господь лепил человека, но на половине пути устал и бросил в печь «на удачу». У Адама слишком крупный нос с заметной горбинкой, широкие ноздри, крупные, почти бесформенные губы, брови одна крупнее другой.
Я сглатываю, напоминаю себе, ради чего я здесь, и что отступать уже поздно. И лучшее, что могу сделать — отыскать в нем хоть какие-то достоинства. А главное — не сравнивать, никогда и ни при каких обстоятельствах не сравнивать с тем, другим, который так красив, что сердце разрывается от одного взгляда.
Тот, который только что прислал мне еще одно сообщение. Я достаю телефон просто по инерции, смотрю на экран, и читаю: «Даже не думай испортить мне жизнь, тварь!»
— Полина, что ты тут делаешь? — без интереса спрашивает Адам, возвращая меня в ту реальность, где я собираюсь прыгнуть с моста без страховки.
— Нам нужно поговорить. Можешь уделить мне несколько минут?
Для того, что я задумала, нужно больше, чем несколько минут, но прежде, чем я озвучу предложение, нам лучше оказаться за закрытыми дверьми.
— Где твоя сестра?
— Я приехала без нее. Одна. К тебе. Сразу из аэропорта. Что еще в моих словах ты не можешь понять?
Адам оценивает мой наряд, но я понятия не имею, что он думает. Можно бесконечно долго смотреть на его лицо, но там нет вообще ничего, только безразличие и холодная умиротворенность. Как-то я сказала Ире, что он, наверное, и в постели такой же: холодный и никакой, а сестра ответила, что я совсем ничего не смыслю в мужчинах.
Сука во мне говорит, что, когда мы с Ирой увидимся в следующий раз, у нас появится еще она тема для обсуждения, и я жмурюсь, стоя на границе собственных света и тьмы. Впрочем, света во мне никогда и не было. Только серое пятно размером с монету на фоне маслянистой черной кляксы.
Адам молча приглашает меня идти к лифту.
К счастью, здесь огромные кабинки — и мы вполне можем стоять в разных углах. Адам смотрит на мигающие кнопки, а я украдкой смотрю на него, и по позвоночнику ползет струйка огненных муравьев. Кого я обманываю? Это ведь я назвала его Безобразным и твердила сестре, что с ее внешностью она может найти толстосума и получше. Хотя, конечно, Иру сложно назвать красоткой. У нас с ней одна мать, но разные отцы, и она вся в своего папашу: высокая, плечистая, с квадратной челюстью и вечно опущенными уголками глаз. До меня только теперь доходит, что на самом деле Адам просто чертова каланча: я едва достаю ему до плеча, а ведь Ира всегда смотрится с ним гармонично, почти рост в рост. И радуется, как дурочка, что уже три года может носить туфли на каблуках, не боясь обидеть спутника.
Что ж, Адам… высокий. Это плюс. У него широкие плечи и крепкая спина, длинные ноги. А еще длинные руки, из-за чего он кажется каким-то… нескладным. Хотя, если абстрагироваться от того, что это безобразный Адам, сложение можно записать ему в плюс.
А еще у него красивые, немного вьющиеся темные волосы, которые он носит в удлиненной прическе. Кажутся мягкими, но я инстинктивно завожу руки за спину, потому что не хочу даже мысленно к ним прикасаться.
И, конечно, остались глаза. Темные, цвета крепкого чая, выразительные и как будто немного больше нужного утопленные в глазницах.
«Ты сможешь, — подстрекает внутренний голос, — потому что дороги назад уже нет».
Адам отступает, чтобы я прошла первой. Догадываюсь, о чем он думает, когда иду прямиком к двери его номера. Ну и пусть, плевать. На все плевать. Все средства оправдывают цель, а судить меня будут все равно не в этом мире и не в этой жизни.
У него дорогой люкс: светлая мебель, техника по высшему классу. Но все выглядит стерильным, как будто он и не ночевал здесь ни разу. Видимо, обслуживание номеров получает хорошие чаевые, раз так старается. Или, как вариант, честный Адам Романов, который не изменяет своей любимой невесте, на самом деле просто такой же балабол, как и все мужики. Только безобразный балабол.
Я бросаю плащ на спинку стула, смотрю, как Адам присоединяет к нему свое пальто и идет к мини-бару.
— Выпьешь? — Показывает разнообразие бутылок со спиртным.
Я бы выпила. Что угодно, хоть горячую смолу, лишь бы избавиться от противного ощущения необратимости происходящего, но отрицательно качаю головой.
— Я собираюсь забеременеть в ближайшие… тридцать минут, так что предпочту воздержаться от спиртного.
Этот сукин сын вообще никак не реагирует, скупится даже на пожатие плечами, чтобы показать безразличие. Просто достает тяжелый стакан, плещет туда виски на два пальца, достает сигарету и прикуривает от стильной бензиновой зажигалки. Швыряет ее на поднос — и металлический лязг действует на меня успокаивающе.
— Говори, Полина, я слушаю.
Это прозвучало бы как приказ, если бы не подчеркнутая апатия в каждой ноте. Адам даже не трудится повернутся лицом: стоит в пол-оборота, смотрит на ливень за одном, глотает, не морщась, порцию жидкого янтаря, затягивается сигаретой, полощет дым во рту и выпускает тонкой струйкой.
