Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
Лука кивнул, выпрямляясь на стуле. Он несколько недель ждал этого момента. Велосипед (блестящий и красный) был его самым заветным желанием. Франц Гросс иногда позволял Луке покататься на своём. Мальчики по очереди изображали из себя мотоциклистов Крадшутцен, воображаемые двигатели ревели, когда они штурмовали линию обороны невидимых коммунистов.
– Твой подарок за рождественским календарём, – сказала мама. – Сходи и принеси его!
В этом году у них не было ели, зато мать поставила на каминной полке рождественский календарь. Большая часть его двадцати четырёх бумажных дверок была открыта, являя взгляду нарисованную мамой сцену Рождества: Мария, Иосиф и малыш Иисус в хлеву, окружённые любопытными животными и охапками сена. Голубоглазые ангелы парят над Святым семейством. Над ними висит сияющая звезда. А над звездой…
С портрета смотрело увековеченное лицо фюрера, его нарисованные глаза следили за Лукой, когда тот бежал к камину за подарком. Коробка была слишком мала для велосипеда, завёрнута в старый газетный лист. Старые заголовки рассказывали о продвижении Вермахта по территории России, о предстоящей неоспоримой победе Рейха. Прямо поверх свёртка растянулась фотография фюрера, выступающего с речью о будущем Нового порядка. Лука разорвал её и нашёл под газетой новую пару обуви и игрушечный пистолет. Он устремил взгляд на подарки, разочарование горечью стояло в горле.
– Что скажешь, Лука? – Отец проследовал за ним в гостиную, молча наблюдая за всем происходящим.
– Знаю, ты хотел велосипед… – донёсся от двери ласковый голос матери, – но тот, что продаётся в магазине господина Калера, слишком дорогой. Может, в следующем году, когда война закончится.
Никакого велосипеда. После недель, месяцев, лет ожидания по-прежнему никакого велосипеда. Горло Луки сдавили слёзы.
– Зачем тебе велосипед? – спросил отец. Его рука рассеянно потянулась к Железному кресту на петлице мундира. – В школу ты ходишь пешком.
– Я… я хочу играть в Крадшутцен с Францем. – Стоило словам сорваться с губ, как Луке захотелось забрать их обратно. Но они вырвались на волю вместе со слезами, окутав гостиную.
– Играть? – Лицо отца стало жёстким. Его глаза напомнили Луке о висящей над камином картине. Голубые и безжизненные. – Ты хочешь играть в Крадшутцен?
– Я хочу быть как ты.
Одним молниеносным движением отец отбросил Железный крест и схватил мальчишку за воротник. Нина прижалась к косяку, когда муж протащил сына мимо неё – в кухню и прочь из дома.
Вечер был снежный. Под кружащими хлопьями они вышли на улицу. Пальцы плотно сжимали воротник сына, когда отец остановился прямо посреди растущего сугроба.
– Хочешь быть как я? Ты даже посчитать не сможешь, сколько ночей я провёл, которые были куда холоднее сегодняшней. Сидел, свернувшись в грёбаном окопе, пока коммунисты пытались проделать дыру в моём черепе. Думаешь, я тогда распускал сопли?
Лука покачал головой. Слёз стало больше, капли растекались по ресницам.
– Не показывай эмоций. – Курт Лёве грубо тряхнул сына. – Ни за что не показывай эмоций. Слёзы – слабость. Мой сын никогда не будет слабаком. Останешься стоять здесь, пока не перестанешь ныть.
Лука пытался, но рыдания только сильнее сдавливали горло. Оброненные слёзы начали колоть щёки: обжигающий холод.
Мать дрожала, стоя босиком на пороге, сама уже готовая расплакаться: «Курт! Он замёрзнет!»
– Ты позволила нашему сыну вырасти мягкотелым и неблагодарным, Нина. Забила ему голову искусством и волшебным… Дерьмо! Если я смог выдержать в снегах целую зиму, меньшее, что может сделать он, это десять минут простоять среди метели.
– На тебе была форма! А у Луки нет даже пальто.
Курт Лёве вновь посмотрел на сына: сжался в комок, стучит зубами, по голень провалился в сугроб. Мужчина шагнул в дом и спустя мгновение вернулся с коричневой кожаной мотоциклетной курткой, которую носил до войны, и своим солдатским жетоном. Обе вещи он впихнул в руки Луке: «Вот, надень».
Куртка была слишком большой для мальчика; рукава полностью закрывали пальцы Луки и опускались в снег. Цепочка жетона свисала до самого пупка.
– Юноши Германии должны быть сильными. Крепкими, как кожа, жёсткими, как сталь. – Отец по очереди указал на куртку и на жетон. – Держись. Не стучись в эту дверь, пока слёзы не сойдут с твоего лица.
Курт Лёве промаршировал обратно к дому, единственная его рука рассекала снегопад, подобно лезвию, петлёй обвила талию жены, поторапливая её зайти внутрь. Когда дверь захлопнулась, Лука попытался вытереть щёки огромным рукавом. Отец был прав. Кожа оказалась крепкой, слишком твёрдой, чтобы впитать слёзы.
Так что Лука стоял, смотря на свет в кухонном окне – на морозе, минуту за минутой, пока ноги не окоченели, а сердце не затвердело, – стоял и ждал, пока печаль не иссохнет сама по себе.
III
На подоконнике фермерской кухни стоял противень свежеиспечённых имбирных пряников. По стеклу тянулась трещина всего в несколько сантиметров, но этого было достаточно, чтобы в помещение проникал прохладный воздух. Жар от выпечки тянулся наружу, разнося ароматы гвоздики, корицы и мелассы по заснеженному саду, прямо к амбару.
Яэль изо всех сил старалась не обращать внимания на запах. Она уже устроилась на ночь, укрывшись в колючих кипах сена. В амбаре было довольно тепло, а горстка овса, захваченная из лошадиных кормушек, помогла избавиться от терзающего голода.
Но имбирные пряники…
Яэль не могла припомнить, чтобы хоть раз за свои семь лет жизни ела что-нибудь вкуснее, чем обещал аромат этой сладости. Еда в гетто была скудной. В лагере – ещё и тухлой. (Кусочки кашеобразных гнилых овощей, заплесневелый хлеб). После того, как Яэль, изменив лицо и превратившись в дочку начальника лагеря, сбежала из-за заборов с колючей проволокой, питаться она стала значительно лучше. Всё лето леса были полны грибов и кустов ежевики. Осенью деревья в садах ломились от фруктов, фермерские жёны даже не замечали, что на границах их территорий пропадают яблоки. Сейчас, когда погода стала суровей, Яэль укрывалась на чердаках амбаров, подкрепляясь лошадиным кормом и надеясь, что хозяева не заметят, как их питомцы начали есть за двоих, ни капли не прибавляя в весе.
В этом амбаре она пряталась уже неделю. Это был невероятно долгий период, но живущая в доме семья была слишком занята праздниками и не обращала внимания на признаки её присутствия. Яэль наблюдала за праздничной суетой с безопасного чердака. Украшение рождественской ели, пение песен, выпечка…
Она видела, как мать семейства замешивала тёмно-коричневое тесто для имбирных пряников. Одна из её белокурых дочерей (та самая, которая каждое утро пробиралась через двор по белоснежному снегу; чьё дыхание капельками оседало в воздухе, когда она напевала «Ночь тиха», доила корову и даже не представляла, что на чердаке подслушивает Яэль) ставила противень в духовку. Другая чистила картошку. Два их брата играли на кухонном столе в «Штерн Халма», китайские шашки – игру, полную смеха и толкотни.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
