Контрабандисты свернули в небольшой овраг, затерявшийся среди густого подлеска, и медленным шагом повели пони к скрытому среди лесов городку Холли-Тауну. Они удалились от моря на добрую милю, и тут Тинки отпустил еще одно замечание насчет странного черного корабля.
— Знаешь, Глэдди, он мне кое о чем напоминает. Об одной истории, которую я слыхал.
— М-да? — хмыкнул Катберт.
— Ну да, клянусь потрохами дьявола. Как там бишь говорилось? Черный корабль, а капитан на нем — женщина.
Катберт промолчал. Он не говорил Тинку, что на корабле, где он раньше служил, капитаном тоже была женщина. Тинк не читал газет, и если когда-нибудь и слыхивал об Артии, то наверняка давно позабыл или вообще не знал, как звали людей из ее команды.
— Говорят, она вдова, — продолжал Тинк. — Сама ходит в черном и свой корабль так же вырядила. Рыскает по морям и ищет пиратов, убивших ее мужа. Глядишь, когда-нибудь и поймает.
Билли сказал:
— Хорошая сказка, Тинки, клянусь бешеным боровом.
— Правда?
Катберт ничего не ответил. Но в недрах его сознания появилась какая-то заноза и принялась зудеть хуже, чем его Глэдис, когда заводилась. Потом эта заноза стала жгучей, как уголек.
Вокруг сомкнулся лес.
Катберт сказал:
— Послушайте, ребята. Я решил. Я ненадолго выйду из дела.
К нему мигом обернулся Тинк.
— Что это на тебя нашло? Выйдешь — потеряешь свою долю, — насупился он.
— Ну и пусть, — Катберт в тусклом свете накрытого фонаря подмигнул Тинку. — Надо повидаться с одной красоткой. Чуешь? А вы идите в Ландон и поделите между собой мою долю.
Тинки кивнул.
— Нет хуже дурака, чем влюбленный.
— Что верно, то верно, — подтвердил Билли.
Тут сонный Джоллап, успевший задремать прямо верхом на пони, что шел впереди, с треском свалился в кусты.
Воспользовавшись суматохой, Катберт пожелал всем удачи и скрылся.
Пробираясь обратно по тропе к обрыву, он не заметил, как Тинки Клинкер с ехидной ухмылкой покосился ему вслед. У Тинки была манера вполголоса бурчать что-то себе под нос. Он всегда находил в самом себе лучшего слушателя и советчика. Так случилось и на этот раз.
— Едешь к своей Артии Пиратике, да, Глэд? Счастливого пути. Мне в Ландоне тоже предстоит повидаться с одной леди, рассказать о черном корабле. А моя леди твоей красотке — злейший враг. Ты этого не знал, правда, Катберт?
Глэд Катберт и впрямь этого не знал. Взбудораженный страшными воспоминаниями, он торопливо шагал по Огненным Холмам к золотистым окнам особняка Артии.
2. Дом над обрывом
Всегда, в любое время, днем и ночью, когда Артия видела свой дом, она испытывала радость пополам с беспокойством. К счастью, этот дом ничуть не походил на особняк ее отца, Ричменс-Парк. Но все равно он был огромный, величественный, с колоннами и резными каменными гирляндами, окруженный десятками статуй. Она долго не могла освоиться здесь.
— Приветствую тебя, Диана, — весело окликнула Артия мраморную богиню охоты, украшавшую постамент. Та, конечно же, не обратила никакого внимания на молодую женщину, неторопливо скачущую на черном коне.
По склонам холма растекались деревья — дубы, кедры, сосны. Под ними протянулся луг, серебристо-серый в лучах луны и расцвеченный желтыми пятнами там, где на траву падал свет. По другую сторону от дома земля была не возделана, деревья росли редко. Из окна открывался вид на темное ночное море, окаймленное длинным мысом.
На террасе работал Феликс. Перед ним в несколько рядов горели свечи, в их сиянии он стоял за мольбертом и писал, склонившись к полотну.
Артия подъехала и остановилась. Феликс, не поднимая головы, приветственно поднял руку.
— Погоди, закончу эту деталь…
Она сидела на лошади и смотрела на него, Феликса Феникса, своего красавца мужа, который спас ее от виселицы. Его уму и храбрости она обязана жизнью.
Счастлив ли он сейчас?
Она не была уверена. Откуда ей знать? Ведь они такие разные. Он с головой ушел в работу, рисует чудесные портреты и пейзажи. Написал даже Артию на черном коне. (Теперь эта картина висит в Ландоне, в Республиканской галерее.) Но Артия назвала своего коня Бушприт. Этим всё сказано. Феликс никогда не любил моря, а теперь и подавно забыл о нем. Но Артия — другое дело. Море стало ее кровью и плотью, въелось в волосы и кожу.
— Посмотри, — сказал он, отступив на шаг от мольберта. — Нравится?
— Само совершенство. Как всегда.
— Ох, Артия. Не надо. Неужели ты и правда так думаешь? Не может быть.
Он стоял у картины, улыбаясь жене. Облако белых волос обрамляло его красивое лицо.
"Почему я не могу успокоиться? — с грустью спросила она у себя. — Почему не могу обрести счастье — здесь, с ним? Я жива! Надо радоваться хотя бы этому — я ведь чуть не погибла.
Артия улыбнулась Феликсу. Она его любит. Надо хотя бы сделать вид, что она счастлива.
— Что ж, сэр, пожалуй, вот это кружево выписано немного тонковато…
— Ты права.
— А эта тень, вот здесь… По-моему, она слишком темная.
— С каких это пор, дорогая моя, ты стала так разбираться в живописи? — нахмурился он.
— Я ведь Артия, — сказала она. — Значит, во мне есть артистизм. Искусство мне не чуждо.
Артия соскочила с коня, и невесть откуда рядом с ней возник расторопный грум. Он взял лошадь под уздцы и отвел в конюшню.
— Спокойной ночи, Бушприт. Спасибо, Бэджер. — Это конюху.
Артия вспрыгнула на террасу и взяла Феликса за руку.
— Картина чудесная. Радует взгляд. Все линии точны. Это счастье — обладать таким талантом, как у тебя. Туда ты и уходишь, если тебя тянет в путешествие, верно? уходишь в работу.
Они стояли рука об руку, озаренные ярким пламенем свечей. Его волосы, белые, как лунный свет, рядом с ее — темными, каштановыми, с пылающей рыжей прядью — в память о взорвавшейся давным-давно пушке. Глаза у него голубые и спокойные, как вечернее небо, у нее — холодные, как стальной клинок. И это словно подчеркивало разницу их натур.
— Ты не счастлива, девочка моя, верно?
Он читает ее мысли. Так зачем лгать?
— Да. Не очень. Но вместе с тобой мне всегда хорошо, Феликс.
— Ты не жалеешь, что мы поженились?
— Ну что ты! Нас соединила сама судьба.
— Да. Конечно. Но это…
— А, это…
Они дружно взглянули снизу вверх на освещенный фасад своего дома. И подумали о том богатстве, которое скрыто внутри. Сотня просторных комнат, дорогая мебель, роскошь…
