Фрэнсис говорила так, словно пыталась оправдаться, повторяя аргументы, которые использовала в том изумившем ее разговоре с Робертом. Она выглядела на редкость отважной и современной девушкой, стоя в этой огромной комнате, обставленной вещами, элегантность и красота которых уже казались забытыми.
Габриэлла выпрямилась в кресле. В вопросах брака ее поколение женщин разбиралось хорошо, и ясные глаза теперь смотрели жестко.
– Неужели этот тип набрался наглости и попросил твоей руки?
Фрэнсис замерла. Столь откровенный снобизм привел ее в замешательство. До чего же характерно для человека «великой эпохи» сузить тему беседы, лишить ее истинной перспективы, сосредоточившись на единственном второстепенном аспекте.
– В этом я не усмотрела ни малейшей наглости, дорогая бабушка. Но Роберт стал донимать меня просьбами серьезнее воспринимать этого жуткого маленького зверька, это был еще один факт к прочим, более значительным происшествиям. А Лукара едва ли можно винить за обычное предложение. Почему он не мог сделать его?
– Почему? – Миссис Айвори напряглась, серый кружевной платок, повязанный на голове, изящными линиями обрамлял ее изможденное лицо. – Не будь дурой, девочка, и не забывайся. Этот Лукар не более чем слуга или был слугой, пока по случайной прихоти фортуны ему не удалось спасти свою жизнь и приобрести печальную известность. А ты – красивая, хорошо воспитанная и образованная девушка, владеющая большими деньгами. Мне кажется нелепым нынешнее поветрие делать вид, будто деньги не имеют значения. Никого этим не обманешь. В действительности никто не думает ни о чем ином. Матушка оставила тебе двести тысяч фунтов. Это огромное состояние. Разумеется, неслыханная дерзость со стороны такого человека, как Лукар, предлагать себя в мужья. Любой мужчина, делающий тебе предложение, неизбежно окажется в неловком положении, за исключением того, кто либо очень богат сам, либо располагает особыми привилегиями, которые оправдывают его намерения. А этот погонщик верблюдов излишне самонадеян. Во имя всего святого, не идеализируй его и не внушай себе, будто он представляет собой нечто большее. По-моему, Роберт совсем из ума выжил. Я обязательно обговорю это, когда он вернется.
Пожилая женщина откинулась назад, закрыв глаза после чрезмерного усилия, а Фрэнсис стояла с раскрасневшимся лицом, глядя на нее. Было много написано о том, насколько нравы современных людей шокируют представителей Викторианской эпохи, но ничто не сравнится с шоком, в который способны повергнуть современного человека сами викторианцы со своей старомодной прямотой.
«Роллс-ройс» Мейрика еще никогда не казался Фрэнсис настолько уютным, как в тот момент, когда она села в него, скрывшись от порывов ветра, норовивших сорвать шляпку и болезненно хлеставших по коленям. Разговор получился хуже, чем просто бесполезным, и теперь она упрекала себя, что решилась на него. Фрэнсис посмотрела в окно на промозглые улицы города и плотнее забилась в уголок на заднем сиденье автомобиля. Ей было страшно. Сделанное ею открытие тревожило. Одно дело – проводить день за днем с нарастающим беспокойством и с нарождающимися подозрениями, и совсем другое – внезапно ощутить уверенность в серьезности проблемы и необходимость справляться с ней. Особенно если тебе еще не исполнилось даже двадцати лет и ты совершенно одинока.
Водитель остановил лимузин перед особняком номер 38, но Фрэнсис подала ему знак не звонить в дверь. Если Филлида была дома, то, скорее всего, еще лежала в постели в комнате с закрытыми жалюзи, окруженная вниманием очередного врача. Фрэнсис выбралась из машины и прошла дальше до здания галереи, распахнувшей свои сдержанные объятия, приветствуя ее. На первый взгляд, дом 39 на Саллет-сквер, где можно было обнаружить все – от обширного собрания картин Рембрандта до скромного образца модернистской резьбы по дереву, – производил впечатление внушительного, хотя и очень уютного особняка. Но сейчас даже обычная элегантность здания выглядела явно чем-то нарушенной. Фрэнсис, ставшая теперь очень восприимчивой, заметила изменение в атмосфере дома, едва войдя в холл. Многие чувствительные люди признают, что переживали нечто подобное, потому что дом, где бурлят эмоции, приобретает от этого едва уловимую ауру беспокойства, витающую, как кажется, в самом воздухе. Когда Фрэнсис перешагнула через порог, ее обдало этим ощущением, словно волной.
Глава 2
– Ну конечно! Дело весьма серьезное, и естественно, что мистер Филд разгневан.
Секретарша мисс Дорсет откинулась на спинку кресла в приемной, и румянец покрыл ее худощавое лицо.
– Какой художник не злился бы, если во время выставки ему позвонили бы из галереи и спокойно сообщили, что одна из его лучших картин была порезана? Мисс Айвори, как бы мне хотелось, чтобы ваш отец скорее вернулся!
Мисс Дорсет была одной из тех худосочных женщин, что в молодости выглядят цветущими, но за годы службы постепенно старятся незаметно для окружающих и даже для самих себя. Она отодвинула записи и приготовилась встать из-за стола, ее губы нервно сжались.
– Дэвид Филд здесь? – Голос Фрэнсис дрогнул, но мисс Дорсет находилась не в том состоянии, чтобы услышать это.
– Да. Они все собрались в кабинете мистера Мейрика и обсуждают случившееся, устроив громкий скандал и предоставив мистеру Филду повод для рассказов всему Лондону. Будь мистер Мейрик тут, он бы просто взорвался от возмущения. История, рассказанная Формби, предельно ясна и ужасающе неприятна. Речь идет о большом портрете мексиканской танцовщицы, инвентарный номер шестьдесят четыре. Прекрасное произведение искусства.
– Формби видел, кто это сделал?
Фрэнсис оказалась совершенно сбитой с толку. Многие годы Формби служил в фирме швейцаром, и представлялось немыслимым, чтобы такой беспрецедентный акт вандализма мог произойти у него под носом.
Мисс Дорсет избегала встречаться с ней взглядом.
– Он твердо придерживается своей истории, – неохотно ответила она. – Настаивает, что все было в полном порядке в два часа, когда он прошел в большую галерею, чтобы поговорить с мистером Робертом, который как раз беседовал с мистером Лукаром. Когда же через пятнадцать минут они оба ушли, Формби вернулся на свое прежнее место и обнаружил повреждение. Он поднял тревогу, и Норт позвонил мистеру Филду. Это такой же злонамеренный и опасный случай, как и все остальные прискорбные происшествия.
– Так Формби утверждает, что там не было никого, кроме Роберта и Лукара, которые были вместе? И понимает ли он, какой вывод вытекает из этого?
– Не спрашивайте, пожалуйста! – С трудом сдерживаемое возбуждение придавало манерам мисс Дорсет смелость. – Жизнь научила меня держать рот на замке и закрывать глаза на многие вещи, которые творились в этом бизнесе, но сейчас я начинаю думать, что у любой сдержанности есть свои пределы. Я работаю на вашего отца с семнадцати лет и очень уважаю его. Я набралась решимости нарушить субординацию и написать ему правду после случая с королевским каталогом. И теперь уверена, что обязана послать ему телеграмму. У нас солидная старая фирма с великими традициями, и просто стыдно видеть, как она страдает от рук безумца, если только он не является кое-кем похуже. Никогда прежде я не позволяла себе произнести нечто настолько откровенное, но кто-то же должен наконец сказать правду.
