— Хорошо бы найти мое свадебное платье, чтобы ты надела его на нашу вечеринку, — говорит Элизабет. — Сама я в него уже не влезу, но тебе бы оно подошло. Правда, я совершенно не помню, куда его подевала.
Как Элизабет может не помнить, где находится ее свадебное платье? Это же не шарфик какой-нибудь! Дома, в Филадельфии, свадебное платье матери Анны хранится на чердаке в специальной длинной, чем-то напоминающей гроб коробке, обитой тканью.
— Нужно спуститься вниз и положить новые вещи в сушилку, — задумчиво произносит Элизабет. — Пойдешь со мной?
Анна встает, все еще сжимая в руках журнал.
— Кифер подарил ей татуировку, — сообщает она, — в виде красного сердца и китайского иероглифа, который обозначает силу сердца.
— Другими словами, — откликается Элизабет, — он ей сказал: «В знак моей любви тебя исколют иголками с чернилами». Можно ли доверять этому парню?
Они уже на первом этаже и идут через кухню к лестнице, ведущей в подвал.
— А могу я спросить, на каком месте ей сделали татуировку?
— На левом плече, — отвечает Анна. — А у Даррака разве нет татуировок? Ведь все водители грузовиков делают себе татуировки.
Не слишком ли бестактный вопрос?
— Мне он их, по крайней мере, не показывал, — говорит Элизабет, ничуть не обидевшись. — Не думаю, чтобы многие водители грузовиков к тому же любили тофу и занимались йогой.
Вчера Даррак показывал Анне свою машину, которая стоит у дома. Прицепы принадлежат компаниям, грузы которых он перевозит. Сейчас Даррак должен здесь, в Питсбурге, взять партию валов и отвезти их в Кроули, что в Луизиане, и загрузиться там сахаром; сахар он отвезет в Аризону, во Флагстафф, где загрузится женским бельем и доставит его обратно в Питсбург. Как-то Даррак разрешил Рори повернуть переднее сиденье, чтобы можно было попасть в отсек для сна, и показал койку, на которой он медитирует. Рори баловался. «Это все моего папы», — твердил он, размахивая руками. Несомненно, эта машина — одна из любимых вещей Рори. Вторая — новый щенок водителя автобуса, на котором возят Рори. Сам мальчик еще не видел щенка, но Элизабет думает на этих выходных свозить Рори на ферму водителя автобуса. Наблюдая за тем, как ее двоюродный брат возится в кабине грузовика, Анна думает о том, будет ли он все так же обожать своих родителей, когда пройдет время? Может быть, болезнь убьет его любовь?
Элизабет засовывает влажное белье в сушилку, и они, выйдя из подвала, стали подниматься по лестнице. В гостиной Элизабет падает на диван, задирает ноги на журнальный столик и, громко вздохнув, спрашивает:
— Итак, чем бы нам заняться? Даррак с Рори вернутся не раньше чем через час. Я принимаю предложения.
— Можно было бы пойти погулять, — говорит Анна. Она смотрит в окно гостиной, которое выходит на передний двор. На самом деле Анна считает, что здешние окрестности выглядят жутковато. Там, где живет ее семья, в пригороде Филадельфии, дома разделяются широкими газонами, парадные двери, к которым ведут длинные и извилистые подъездные дорожки, украшены колоннами в дорическом стиле. Здесь же входные двери никак не украшают, а просто ставят каменные ступеньки с вкраплениями слюды, и, когда сидишь на них (несколько последних вечеров Анна с Элизабет провели на улице, сидя на крыльце, пока Рори ловил светлячков), слышно, как в соседних домах работают телевизоры. Трава здесь какая-то сухая, ночью лают собаки, а днем бледные десятилетние мальчишки в безрукавках ездят на велосипедах по кругу — почти так же, как это можно увидеть по телевизору, когда какой-нибудь репортер с безукоризненной прической стоит у места преступления и рассказывает об убийстве семидесятишестилетней старушки, а на заднем плане резвятся дети.
— Неплохая идея, — поддакивает Элизабет, — если бы не эта жара.
После ее слов в комнате, даже во всем доме, повисает тишина, и слышно только, как в подвале вращается в сушилке белье. Анна даже слышит стук пуговиц о железные стенки машины.
— А давай есть мороженое, — предлагает Элизабет. — Только не бери больше этот журнал — я не знаю, на сколько еще счастливых знаменитостей хватит моего терпения.
Анну в Питсбург отослали родители. Те просто усадили в автобус и помахали на прощание ручкой, хотя Эллисон из-за экзаменов осталась в Филадельфии с мамой. Анна считает, что должна была остаться в Филадельфии по той же причине — из-за экзаменов. Но Анна учится в восьмом классе, а Эллисон уже выпускница, и ее экзамены, разумеется, важнее. Кроме того, родители воспринимают Анну не только как младшего ребенка, но и считают ее менее уравновешенной, то есть потенциально способной нарушить спокойное течение жизни. Так что учебный год для Анны еще не закончился, а ее уже отправили к Элизабет и Дарраку.
Если верить письму, подписанному доктором Уильямом Такером, которое ее мать лично принесла в кабинет директора, Анна болеет мононуклеозом, и поэтому родители просят разрешить ей закончить курсовую работу позже, летом. Это неправда. Доктора Уильяма Такера не существует, его придумали мама и тетя Полли, сестра мамы. Именно с семьей Полли последние десять дней живут мама и Эллисон. У Анны нет мононуклеоза (мама и тетя Полли хотели приписать ей ветрянку, но в конце концов решили, что Анна уже слишком взрослая для такой болезни, и, кроме того, позже кто-нибудь может спросить, почему у нее на коже не осталось оспинок). На самом деле Анна не ходит в школу, потому что отец выставил ее, маму и сестру из дому. Конечно, это было дико, но не более дико или жестоко, чем другие вещи, которые он творил. Нельзя сказать, что он все время жесток. Отец такой, какой он есть; иногда он ведет себя как весьма приятный человек, но на самом деле — это стихия, с которой им приходится жить. Когда отец рядом, их поведение полностью зависит от его настроения. Как же они втроем не могут понять, что жизнь с ним просто не может быть другой! Жаловаться или сопротивляться так же бесполезно, как жаловаться или сопротивляться торнадо. Именно поэтому отказ матери вернуться домой больше всего удивляет Анну. Честно говоря, она считает, что в сложившейся ситуации мать виновата в той же мере, что и отец. С каких это пор мать стала отстаивать свои права? Своим поведением она нарушает семейные правила.
Возможно, все усложнилось из-за того, что на этот раз дело вышло за порог их дома и им пришлось посреди ночи ехать и проситься к тете Полли и дяде Тому. Обычно о том, что творится у них в семье, никто не знает. Анна понимает, что их изгнание из дому выглядело более драматичным, нежели обычные крики или битье тарелок. Все это было очень унизительно: Анне пришлось предстать перед своей двоюродной сестрой Фиг и двоюродным братом Натаном в розовой ночной рубашке с нарисованными воздушными шариками, которую ей купили еще в пятом классе. Однако же в целом само это происшествие не вызвало такого шока, который испытала Анна, услышав отказ матери вернуться домой. Мать ведет себя так, словно они (или кто-либо из них) могут предъявить отцу Анны требования, которые можно предъявить обычным людям. Но ведь им хорошо известно, что от него нельзя ничего требовать; к тому же именно мать потворствовала ему все эти годы. Именно она учила Анну и Эллисон на словах и на своем примере, как нужно потворствовать отцу.
