Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
— В подобных вещах, сын мой, множество теней и проблесков света так и остаются скрытыми от глаз воплощенных смертных.
— Наверное, так и должно быть, отец…
Антонио собрал свои книги, а его отец подтянул повыше серый шарф. Ночные тени выбрались из привычных укрытий и расползлись по маленькой долине.
Старик и юноша, погруженные в свои мысли, скоро превратились в две маленькие точки на дороге.
Дневное светило скрылось за горизонтом, опустились сумерки, и с наступлением ночи среди камней возродилась жизнь, но жизнь уже иная. Она развивалась во мраке, не признавая другого светила, кроме Луны. Ночные птицы и летучие мыши перелетали от капители к капители, от арки к арке, от руины к руине, словно зловещие черные ангелы, несущие послание от одного проклятого мира к другому. Из каждой расщелины раздавался неясный шум тысяч голосов.
Постепенно владычица ночи заняла свое место на небе, и стали появляться какие-то существа, похожие на сгустки тумана, которые описывали в своем движении маленькие круги, пока вновь не растворялись в воздухе, холодном и влажном.
Из пролома за разрушенным главным алтарем появилась тень, напоминавшая человека. Она медленно направилась навстречу другой тени, которая поджидала ее посреди обугленных молитвенных скамеек, усеянных желтоватой грибной плесенью.
— Ты уже здесь… — прошептала первая тень.
— Ты его слышал? — спросила другая.
— Да. Это он, у меня нет сомнений.
— Но он ничего не помнит…
— Повезло ему! Когда же нас наконец-то освободят от этого страшного проклятия — от необходимости помнить?
— Так ты до сих пор хочешь счастья?
— Я хочу только спокойствия…
— Он тоже его хотел бы, и для себя, и для всех, и мы это обеспечим, ему уж точно.
Конец этой фразы сопровождался неприятным смехом, похожим на хруст сухих листьев.
— И что, будем вспоминать за него? — спросила тень.
Другая ответила:
— А что еще нам остается? Вспоминать всё и, закончив вспоминать, начинать заново. Воспоминание убивает жизнь, но зато рождает другую форму существования, от которой очень трудно избавиться.
Две тени, двигаясь по разрушенным галереям и переходам, постепенно растворялись в воздухе, но их жалобный шепот, заглушаемый шумом крыльев летучих мышей, продолжал откликаться эхом во всех уголках этого печального места.
Глава II. Руины
Бурление пузырьков в старинных ретортах обладало для Пабло Симона такой же таинственной силой, как пение сирен; этот звук вырывал его из бездонного и непостижимого внутреннего моря и пригвождал к скалам реальности, к грубому континенту материального. Но очень скоро незримые вестники горизонта, словно морские ветры, напоминали ему о внутренней природе его души-путешественницы.
Он поднял глаза к оконцу, куда уже заглядывали первые звезды. Вещество, над которым он трудился, было уже почти кристаллизовано. Затем предстояло снова погрузить его в железную емкость.
«Этот раствор подобен великой душе, — подумал он, — из него появляются тысячи кристаллов, потом они соединяются и растворяются в первоначальной субстанции, и так происходит до тех пор, пока все это не превратится лишь в прозрачную, чистую жидкость…»
Убаюкивающая песня сосудов с жидкостью перестала волновать его, он разогнул спину и оторвался от инструментов, горна и реторт. Затем снял тяжелый кожаный фартук и рубашку аспидного цвета.
Едва он вышел в свежесть ночи, спертый воздух подземной лаборатории сразу же выветрился из его груди, и он почувствовал себя будто омытым с ног до головы.
Он двинулся вперед, и его медленные шаги слились с торопливыми шагами юных студентов, отправлявшихся на поиски приключений и хорошего вина.
Молодого химика — сейчас ему было двадцать девять — никогда не привлекали бурные развлечения; хотя несколько раз, исключительно под влиянием своих товарищей по учебе, он и вкусил их, но не ощутил ни радости, ни воодушевления, и ему пришлось все это изображать. Очень скоро, став увереннее, он начал выбирать досуг по своему вкусу, пусть его приятелям это и казалось глупыми причудами угрюмого и странного юноши.
Он много читал; долгие ночные часы проводил он под сенью прекрасных сосен, вдыхая их аромат. Обратив свой взгляд к звездам, этим удивительным глазам неба, сияющим и живым, будоражившим души людей, он часто всматривался в них, словно пытаясь раскрыть их самые глубокие секреты.
Когда Пабло Симон дошел до одного из своих любимых укрытий, церковный колокол издал десять звонких нот; здесь, вдали от мира людей, он начал размышлять о собственной природе и о природе многочисленных сынов Божьих, окружавших его.
Вот уже много лет этот замок, построенный на фундаменте древнего римского укрепления, был заброшен и разрушен, уцелели только его массивные стены и какая-то покрытая трещинами башня.
Прислонившись к остаткам стен, Пабло Симон как будто перенимал неподвижность окружающего пейзажа, впитывал его, пытаясь проникнуть в тайну почтенных камней. Иной раз, забравшись наверх, на аркаду, опиравшуюся на римские колонны, он, словно новый столпник, созерцал дракона своих страхов и сомнений, побежденного на какое-то время разумным порывом души. Порой он раздвигал нагроможденные осколки плит, чтобы провести рукой по гладкому мрамору какой-то статуи, гадая, кто прикасался к ней последним, — может, та самая дама, воплощенная в камне, а может, во времена славы древней империи ею любовался благородный воин…
У его ног одна цивилизация покоилась на другой. Одни стены видели солнце еще во времена цезарей, другим было от силы пять веков; но сейчас, посеребренные луной, все они были лишь грудой обломков.
Пабло Симону стало холодно. Дыхание ночи в середине ноября было морозным, ночной ветер пел в расщелинах руин печальные баллады и возвышенные литании на странном языке. Когда он стоял посреди большого внутреннего двора, наполовину разрушенного кустарником, ему казалось, будто в боковых галереях все еще слышится топот стражей, а мерцающие огоньки, любопытствуя, прижимаются к оконным проемам.
Он пошел по разбросанным камням, а они жалобно стонали и кряхтели, будто его шаги мешали их безмолвному возвращению в Природу, лишали их неоспоримого права умереть в тишине.
Его мысли улетели далеко от земных шорохов. Действительно ли душа абсолютно бессмертна? Если так, тогда она абсолютно беспредельна и свободна… Но — и тут его мысль с роковой скоростью камня в пропасти рухнула в реальность — почему тогда существуют запрещенные знания, религиозные войны, люди, проливающие кровь во имя Бога? Каждая сторона заявляет, что пользуется особым божественным покровительством. Но мог ли один и тот же Бог стать источником противоположностей? Если же одна из сторон ошибается, неся Божественное в самой себе, как можно одновременно отрицать и утверждать это? Или Создатель всего сущего был страшным безумцем, космическим ребенком?
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
