— Лайам! Эрл! О, ради Бога, кажется, мне повезло, что я сюда пришел.
Забыв о Мэги, оба молодых человека радостно повернулись, чтобы поздороваться с цветущим мужчиной.
Мэги поежилась. «Так мне и надо», — подумала она, мысленно удаляясь в угол, но вспомнила недавно прочитанную статью, в которой советовалось поискать в толпе кого-нибудь, кому еще более одиноко, если чувствуешь себя забытой в людном месте, и постараться завязать с ним беседу.
Усмехнувшись про себя, она решила применить эту тактику, а если собеседника найти не удастся, она уедет домой. Воспоминание об уютной квартирке на Пятьдесят шестой улице возле Ист-Ривер показалось ей очень приятным. Никуда не надо было ходить сегодня вечером. Недавно вернувшись с фотосъемок в Милане, она мечтала только о тихом отдыхе.
Еще раз оглядевшись, она увидела, что почти каждый потомок Сквайра Моора сражался за то, чтобы его услышали.
«Пора на выход», — решила она. И вдруг рядом послышался голос — мелодичный, знакомый голос, от которого нахлынули приятные воспоминания. Она резко повернулась. Голос принадлежал женщине, поднимающейся по небольшой лестнице на балкон ресторана и остановившейся с кем-то поговорить. Мэги замерла, а потом ахнула. Не сошла ли она с ума? Неужели Нуала? Как давно это было, а голос ее ничуть не изменился с тех пор, когда она была ее мачехой. Мзги тогда было пять лет, а потом десять. После развода ее отец запретил даже упоминать имя Нуалы.
Мэги заметила, что Лайам направляется к одному из родственников, и схватила его за руку.
— Лайам, та женщина на ступеньках, ты ее знаешь?
Он скосил глаза.
— А, это Нуала. Она была замужем за моим дядей. То есть выходит, что она моя тетя, но это его вторая жена, поэтому никогда не воспринимал ее как близкую родственницу. Она с характером, но очень забавная. А в чем дело?
Мэги не успела ответить и быстро стала пробираться сквозь толпу Мооров. Когда она достигла лестницы, женщина уже болтала с группой людей на балконе. Мэги поднялась по лестнице, но на самом верху остановилась, чтобы разглядеть ее.
Когда Нуала так внезапно ушла, Мэги молилась, чтобы она хотя бы написала ей, но писем не было, и молчание это показалось Мэги особенно тяжелым. За пять лет они так сблизились. Ее собственная мама погибла в автомобильной катастрофе, когда она была совсем младенцем. Только после смерти отца Мэги узнала от друга семьи, что отец уничтожал все письма и возвращал все подарки, которые Нуала ей посылала.
Теперь Мэги глядела на хрупкую женщину с прекрасными голубыми глазами и мягкими золотыми, как мед, волосами. Она заметила тонкую паутинку морщин, которые ничуть не портили ее превосходную кожу. И пока она смотрела, ее сердце переполнялось воспоминаниями, детскими воспоминаниями, возможно, самыми счастливыми.
Нуала всегда становилась на ее сторону во время ссор, умоляя отца Мэги: «Оуэн, ради всего святого, она всего лишь ребенок. Перестань цепляться к ней каждую минуту». Нуала всегда говорила: «Оуэн, в ее возрасте все дети носят джинсы. Оуэн, ну что с того, что она потратила три пленки? Ей нравится фотографировать, она превосходно это делает... Оуэн, она не просто возится в грязи. Неужели ты не видишь, что она пытается сделать что-то из этой глины? Ради Бога, признай творческие способности своей дочери, даже если не любишь искусство».
Нуала — всегда такая прелестная, всегда такая веселая, всегда так терпеливо отвечающая на вопросы Мэги. Именно Нуала научила Мэги понимать и любить искусство.
Естественно, в этот вечер Нуала была в светло-голубом атласном костюме и на высоких каблуках. В воспоминаниях Мэги она всегда была в пастельных тонах.
«Нуала вышла замуж за отца, когда ей было под пятьдесят, — думала Мэги, пытаясь определить ее возраст теперь. — Пять лет замужества, развелась двадцать два года тому назад».
Трудно поверить, что Нуале было более семидесяти лет. Конечно, она выглядела гораздо моложе.
Их глаза встретились. Нуала нахмурилась, а потом растерялась.
Нуала говорила ей, что настоящее ее имя было Финнуала, в честь легендарного кельтского Финна Мак-Кула, победившего великана. Мэги вспомнила, как в детстве она с удовольствием старалась произносить Фин-ну-ала.
— Фин-ну-ала? — осторожно произнесла она теперь.
Лицо старой женщины исказило выражение полного изумления. Потом она радостно ахнула, отчего все вокруг замолчали, а Мэги снова оказалась в объятиях любящего человека и ощутила слабый запах, остававшийся в памяти все эти годы. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, она узнала, что это запах радости. «Какой удачный вечер», — подумала Мэги.
— Дай взглянуть на тебя! — воскликнула Нуала, выпуская ее из объятий и отступая на шаг, но крепко держа Мэги за обе руки, словно боясь, что она исчезнет, и не сводя с нее глаз.
— Не думала, что снова тебя увижу! О Мэги! А как этот жуткий человек, твой отец?
— Он умер три года тому назад.
— О, прости, дорогая. Но уверена, что под конец жизни он стал совершенно несносным.
— Он никогда не был особенно легким, — согласилась Мэги.
— Милая моя, я была за ним замужем. Помнишь? И знаю, каким он был! Вечный ханжа, суровый, кислый, раздражительный, нудный. Но не стоит снова об этом. Бедняга умер, да почиет он в мире. Но он был такой старомодный, такой жесткий, с него можно было писать средневековый портрет для церковных витражей.
Заметив, что все вокруг ее внимательно слушают, Нуала обняла Моги за талию и объявила:
— Это мой ребенок! Не я родила ее, но, конечно, это совершенно не важно.
И Мэги заметила, что Нуала глотает слезы.
Мечтая сбежать из переполненного ресторана и поговорить, они ушли вместе. Мэги не нашла Лайама, чтобы попрощаться, но знала, что по ней никто не будет скучать.
Рука в руке Мэги и Нуала прошли по Парк-авеню сквозь сгущающиеся сентябрьские сумерки, повернули на запад на Пятьдесят шестую улицу и остановились в «Иль Тинелло». Заказав кьянти с тоненькими ломтиками жареных цуккини, они рассказывали друг другу о своей жизни.
Для Мэги это было просто.
— Интернат; меня отправили туда, как только ты уехала. Потом Карнеги-Меллон, и наконец, курс изобразительных искусств в Нью-Йоркском университете.
— Замечательно. Я всегда знала, что либо это, либо скульптура.
Мэги улыбнулась.
— У тебя хорошая память. Я люблю лепить, но для меня это только хобби. Фотографом быть гораздо практичней, и не буду скромничать, но кажется, я неплохой фотограф. Есть отличные клиенты. А что ты, Нуала?
— Нет, давай закончим с тобой. Ты живешь в Нью-Йорке. У тебя любимая работа. Развиваешь свой природный талант. Такая же хорошенькая, как я надеялась. Тебе исполнилось тридцать два. А как насчет любви, или как там вы, молодые, это называете?
