Никакие расспросы не помогли узнать что-либо об этой женщине или откуда она родом. И Юдору вырастили в Стэверли. Сначала она была у всех на побегушках, а затем, большей частью по собственному настоянию, стала личной служанкой Серины. Она обожала ребенка с самого рождения, и никакие замечания и даже приказы не могли оторвать Юдору от Серины.
Няня не переставала повторять, что из-за Юдоры девочка заболела лихорадкой. Ей не разрешалось близко подходить к ребенку, чтобы не напугать его. Но Серина никогда не боялась Юдоры. Как только она подросла и стала узнавать людей, она улыбалась и тянулась крохотными ручонками к этому неказистому существу, от которого остальные отшатывались с презрением.
Но наступили времена, когда Серина и другие в Стэверли стали боготворить Юдору. Многочисленная прислуга разошлась, остались только самые старые и преданные слуги, которые месяцами не получали жалованья, но были привязаны к дому и не могли представить своей жизни без Стэверли, а также потому, что им просто некуда было идти.
Юдора стала бесценной. Будучи личной служанкой Серины, она вела все хозяйство, и ей в доме все безгранично доверяли; а однажды, когда миссис Бистон заболела, несколько дней Юдора еще и готовила, не считая себя при всем этом слишком занятой, чтобы забыть о Серине. Она всегда искусно укладывала ей волосы и приводила в порядок все наряды.
– Что бы я без нее делала? – часто спрашивала себя Серина. Она повторяла эти слова громко, подставив лицо навстречу весеннему ветру, когда стояла на верхней ступеньке лестницы, ведущей в сад. И все же она всем сердцем желала, чтобы Юдора оставила свои предчувствия при себе.
Ее охватывал ужас, когда предчувствия Юдоры сбывались. Однажды та сказала:
– Что-то пахнет бедой. – И казалось, она действительно почувствовала запах надвигающейся опасности задолго до того, как это сбылось.
– Что бы это могло быть? Что же? – спрашивала себя Серина и знала, что тревожится за отца, так как он опаздывал уже на три или четыре дня.
Серина с нетерпением ждала его возвращения, и все же очень боялась этого. Ей сразу станет ясно, выиграл он или проиграл, с первой же минуты, как только она увидит его, подъезжающим в своем экипаже с желтыми колесами. Если он выиграл, то выскочит из кареты, забыв о своем возрасте, бросит поводья конюху и вприпрыжку поднимется по ступеням с криком:
– Серина! Серина!
Как только она услышит его голос, сразу же наступит облегчение.
– Это превзошло все ожидания, – скажет он. – У нас целое состояние! Мы заполним подвалы едой, а сейчас, ради Бога, пусть накрывают на стол, и я тебе все расскажу. Мы устроим прием, бал, и ты купишь себе новые наряды.
Он говорил бы без умолку, как ребенок, а его радость всегда была такой заразительной, что Серина забывала все на свете, ощущая только счастье, и они засиделись бы далеко за полночь, составляя планы на будущее, как обновить дом и использовать деньги, чтобы поправить дела в поместье. Как сладостны минуты, когда они чувствуют себя богатыми, когда все по карману и любая расточительность не кажется причудой. Тем не менее Серина знала, что очень скоро сэр Гайлс скажет:
– У нас заканчиваются деньги, мои карманы вот-вот совсем опустеют. В четверг я уеду в Лондон. Когда я вернусь, мы подумаем, как пристроить к дому новое крыло. Мы должны поручить Адамсу сделать это для нас.
– О, папа, не уезжай, – умоляла его, Серина, но знала, что это бесполезно, даже если она на этом настаивала.
Он испытывал необъяснимую потребность, исходившую из самой его сущности, от которой не мог отказаться. Руки его не могли долго оставаться без карт, он стремился к ним, как умирающий человек к глотку воды. Шли годы, и он все реже выигрывал. Серине казалось, что счастливые дни, когда ему везло, ушли в прошлое, во времена ее детства; и по мере того как она взрослела, приезд сэра Гайлса из Лондона производил совершенно другое впечатление.
Экипаж медленно подъезжал к аллее; даже лошади казались сонными, и когда они останавливались у парадной двери, сэр Гайлс выходил из кареты очень медленно, почти нехотя, и боялся смотреть в глаза дочери. Если она ждала его на верхней ступеньке, он молча целовал ее, проходил в зал, отдавал шляпу и пальто дворецкому и осматривал все вокруг, будто что-то искал.
Как хорошо знала Серина этот взгляд! Сейчас почти все ценное было продано – картины Ван Дейка, инкрустированные горки для фарфоровой посуды, серебро времен Чарлза II, прекрасные гобелены, висевшие в столовой сотни лет. Теперь же обо всем этом напоминали только следы на стенах и пустота в сердцах тех, кому все это было дорого.
– Господи, пожалуйста, дай ему выиграть.
Девушка еще раз шепотом произнесла молитву, и, казалось, ветер сорвал ее с губ. Она замолчала и уставилась на длинную аллею, на которой внезапно из-за деревьев показалась лошадь.
– Он едет! Я вижу его!
Она говорила больше с собой, чем с Юдорой, чьи шаги она уже слышала за своей спиной.
– Наденьте накидку, мисс Серина, здесь очень холодно.
– Это отец! Он приехал! Как странно. Наверное, рано выехал из Лондона!
Сердце девушки сжималось, когда она произносила эти слова. Когда сэр Гайлс играл, он редко покидал клуб до рассвета, и если он уходил из него рано и возвращался в Стэверли до полудня, этому было только одно объяснение – он проиграл все деньги и поэтому не смог продолжить игру.
Серина машинально протянула руку Юдоре. Карлица взяла ее руку в свои, но ничего не сказала, и девушка поняла, что та не находит слов утешения.
– Но это не сэр Гайлс! Посмотри, Юдора, – вскрикнула Серина. – Кто это может быть?
– Это не сэр Гайлс, – спокойно произнесла Юдора.
– Да, я же говорила, что не он, – сказала Серина с нетерпением. – По-моему, это кузен Николас. Да, конечно же, это он. И я уверена, он тоже из Лондона. Вероятно, чтобы сказать, в котором часу отец приедет домой. Он едет очень быстро. Пойди и прикажи подать вино и холодное мясо для него. Он, наверное, проголодался с дороги.
Юдора молча повернулась, а Серина в нетерпеливом ожидании махала кузену, переезжавшему мост через озеро.
– Николас! Как я рада видеть тебя! Сначала я подумала, что это мой отец! Ты из Лондона?
Николас Стэверли взглянул на Серину. Ее белокурые волосы блестели на солнце, ветер играл с муслиновой юбкой. Девушка и не подозревала, насколько она прелестна на фоне старого здания из серого камня, а Николас, сняв шляпу, не сводил с нее глаз. К нему подошел старый конюх.
– Ну, вы ее загнали, мистер Николас, – пробурчал он с упреком и фамильярностью старого слуги. Николас не нашелся, что ответить.
– Добро пожаловать, Николас, рада тебя видеть, – сказала Серина, – кажется, уже два месяца прошло, как ты уехал в Лондон, а я получила от тебя только одно письмо. Ты заслуживаешь моего презрения за такую неучтивость. Наверняка тебе было слишком весело, чтобы помнить о своей деревенской кузине.
