Песнь торжествующей Любви Дано не каждому понять. Ты можешь сжечь Все корабли И душу дьяволу отдать, Пройти короткий путь Земли И ничего не осознать[2].
— Даже за любовь душу не стоит отдавать! — Анна недовольно притопнула ножкой. — Скажите лучше вы, Платоша!
Двадцатидевятилетний Платон сжал узкие губки на круглом лице с россыпью веснушек на щеках, нахмурил светлые, почти сливающиеся с кожей брови. Он был старше всех здесь присутствующих, но в силу своего скромного положения предпочитал в основном отмалчиваться, а свою точку зрения высказывал, лишь когда непосредственно к нему обращались.
— Задали вы задачку, Анна Дмитриевна! Смею отметить — необычный сюжет для Ивана Сергеевича! Ведь он больше писал о возвышенной любви и охоте, а тут жуткая мистика. Муций стараниями слуги-колдуна становится живым мертвецом, яко упырь, — допустим и такое. — Платон задумался. — Но как мертвец может быть живым? Даже если он передвигается, издает звуки, он все равно не живой, а мертвый! Выходит, и чувств у него не должно быть, как у живого, и любить Валерию он не сможет. Сыгранная им музыка впечатлила Валерию, вот она ее и запомнила. К вашему сведению, Анна Дмитриевна, я ведь тоже запоминаю мелодию с первого раза и могу ее сразу наиграть. — И он добавил вкрадчиво: — Если желаете, проведем испытание.
— Невелика заслуга повторять уже известное, ты же не попка-дурак. — Александр смерил презрительным взглядом Платона. — Ты занимаешься сочинительством музыки — вот и сочини свою песнь торжествующей любви!
— Прекрасная идея! — загорелась Анна и с мольбой заглянула в глаза Платона: — Ведь вы сможете, Платоша?
Тот задумался, затем встал и, ничего не сказав, стал подниматься по ступенькам к выходу из грота. Всем было ясно, что он принял вызов и прислушивается к чему-то зарождавшемуся внутри него. Анна и остальные молодые люди последовали за ним.
Снаружи дул неистовый холодный ветер, мгновенно растрепавший редкие волосы Платона, его лицо раскраснелось. Не оглядываясь, спешным шагом, словно боясь не успеть, Платон поднялся к застекленной беседке, в сером свете ненастной погоды утратившей присущий ей молочный цвет. Сжавшись под порывами ветра, рукой придерживая шляпу на голове, Арсений, следуя за уверенно двигающимся Александром, невольно глянул вниз — по обычно спокойному, с темно-синими водами Майорскому пруду ходили волны непривычного свинцового цвета.
Внутри беседки было тепло и уютно. Платон присел к белому роялю, стоявшему посредине, и, задумавшись, застыл. Вошедшие вслед за ним молодые люди шумно рассаживались на ажурных белых стульях. Аня села ближе всех к Платону и внимательно наблюдала за ним. Наконец Платон уверенным жестом поднял крышку, и длинные тонкие пальцы пианиста, совсем не сочетающиеся с его неказистой внешностью, легко пробежались по клавишам.
— Песнь сочинить не обещаю, а вот передать свое впечатление от повести, воплотив его в музыку, пожалуй, смогу. Извольте!
Мелодия, которую он играл, была печальной, уводящей мысли вдаль, и необычно трогательной. Она находила в душе каждого нечто сокровенное, потаенное — и несбыточное. Закончив играть, Платон остался сидеть с закрытыми глазами.
— Браво! — воскликнула Анна с повлажневшими глазами и захлопала в ладоши. — Превосходно! Неужели вы это только что сочинили?
Все, за исключением Артема, восторженно захлопали. Презрительно улыбаясь, Артем резко поднялся:
— Где тут торжество любви? Нытье и жалобы! — Артем раскатисто захохотал. — Скорее, это песнь отвергнутой любви!
— Зачем вы так, Артем? — осуждающе произнесла Анна. — Эта музыка великолепна! К сожалению, как правило, amour[3]всегда прекрасна и несчастна. Платоша, вы не могли бы еще раз это сыграть?
Платон, продолжавший сидеть с отрешенным видом, с закрытыми глазами, резко их открыл, словно проснулся, и растерянно огляделся по сторонам, не понимая, где он и зачем тут оказался.
— Платоша, сыграйте нам еще раз то, что вы играли, — повторила просьбу Анна.
